Сколько волка ни корми

— Не смей делать это, Вран с Белых болот, — повторяет она, глядя Врану в глаза прямым, острым взглядом. — Не смей шагать навстречу смерти, которой я не позволила и не позволю забрать тебя раньше времени. Не смей снимать с себя этот пояс и говорить мне — ну что ж, прости и прощай. Не смей, не смей, не смей, Вран с Белых болот, не смей играть со мной в эти игры — и не смей позволять своему сердцу желать, чтобы оно перестало биться, потому что ты не выиграл в придуманной тобой же для тебя игре. Не смей улыбаться мне так, словно улыбаешься в последний раз — и не смей решать, что эта улыбка действительно должна стать твоей последней, потому что тебе не удалось кому-то что-то доказать. Да, ты потерял и лишился всего, что строил все эти годы — но только потому, что стены твоих прекрасных деревянных домов, о которых ты так мечтал, нужны были не тебе, а тем, кто внушил тебе их мнимую красоту. Тебе говорили, что ты должен быть волком — и ты стал им всеми правдами и неправдами, но принесло ли это тебе счастье? Голоса в твоей голове, приучившие тебя обязательно быть кем-то, требовали, чтобы ты продолжал идти по этой скользкой дороге, закрывая глаза на то, что было тебе действительно дорого — и довели тебя до того, что ты готов отказаться от собственной жизни, так и не получив желаемое не тобой, но этими голосами. Я стою перед тобой, Вран с Белых болот — я стою перед тобой, глава этого племени, и говорю тебе, говорю снова: мне всё равно, сидишь ли ты передо мной на расписном стуле правителя всех человеческих деревень и волчьих племён от одного края леса до другого или лежишь, окровавленный и не способный обратиться в человека, в человеческой клети. Мне всё равно, кого спасать от смерти — и всё равно, чьи губы целовать. Главное, чтобы это были твои губы. И главное, чтобы в твоём ухе была эта серьга.

Бая опускается перед ним на земляной пол обратно, Бая поворачивает его голову за подбородок в сторону, Бая возвращает серьгу на место, на её место, на её законное место — и поворачивает к себе Врана обратно.

Бае кажется, что его глаза прошьют её своей пронзительностью насквозь. Бае кажется, что невозможно, чтобы человеческий взгляд был таким — почти осязаемым, пробирающим тебя до костей и сердца, до обеих душ — волчьей и человеческой.

Бае кажется, что сейчас Вран точно должен ответить ей чем-то таким же пронзительным и искренним. Бая видит это в его глазах — и ждёт, что это наконец-то вырвется наружу, а не останется, как всегда, в безмолвной синеве.

Но, наверное, Вран был бы не Враном, если бы вместо всех искренних слов его губ не коснулась лишь впечатлённая усмешка.

И если бы Вран не сказал:

— Я очень польщён, красавица. Правда. Но я всё ещё украл душу твоего предка и отправил на смерть пятерых твоих бывших соплеменников — хоть я и предлагал им уйти. О, Солн может подтвердить — я предлагал им уйти. Весьма настойчиво — но ты же знаешь нашу Зиму. Наша Зима так просто не сдаётся. К сожалению, мы решили довести то, что ты так хорошо описала, до конца — и, боюсь, твоё племя и, конечно, мои любимые бессмертные друзья, посещающие меня каждую ночь, захотят, чтобы я понёс за это…

— Солн хочет, чтобы ты понёс за это какое-то наказание? — перебивает его Бая.

Вран поднимает бровь.

— Я говорю немного не о…

— А я спрашиваю тебя именно о Солне, — вновь прерывает его Бая. — Считает ли Солн, что ты должен снять с себя пояс и броситься навстречу предкам? Считает ли Солн, что я должна оставить судьбу своего мужа на усмотрение племени, которое вообще-то должно мне подчиняться?

Вран задумчиво смотрит в угол.

Потом задумчивость на его лице медленно сменяется растерянностью.

Вран снова хмурится. Зачем-то прищуривается. Приподнимается на локте выше, наклоняясь вперёд. Моргает несколько раз. Даже проводит по глазам ладонью, растирая их.

— И?.. — спрашивает Бая.

— Кажется, Солн уже ничего не считает, — говорит Вран озадаченно.

— Почему?

— Потому что Солна здесь больше нет.

Бая зачем-то смотрит туда же, куда и Вран. Бая прекрасно знает, что не увидит там никого — но всё равно смотрит.

— Он ушёл?.. — спрашивает она глупо, переводя взгляд на Врана.

Вран тоже смотрит на неё. Всё ещё озадаченно.

— Он… — тянет Вран. — Начал вытаскивать из себя остатки стрел во время твоей чудесной речи — и ломать их. Речь была правда прекрасной, Бая — я решил, что не стоит прерывать её описанием причуд твоего дяди. Или, возможно, и не причуд вовсе — как бы ни ласкали твои слова мой слух, твоим предкам они могли не понравиться. Я подумал, что Солн… даже не знаю, как сказать, чтобы ты не расстроить тебя снова… помогает мне избежать их посягательств на мою жизнь прямо во время того, как ты обещаешь защищать её, несмотря ни на что? Я подумал, что мы с Солном сошлись в том, что будет весьма печально, если ты будешь вознаграждена за своё красноречие моим бездыханным…

— Вран, — выдыхает Бая. — Ты не мог бы не ударяться сейчас в своё красноречие?