Скользкая рыба детства

– Мама и ребёнок чувствуют себя нормально! – смеялся и плакал счастливый отец. – Мы теперь пожизненные родственники.

– А ты-то как, Саня? – пытали мы осунувшегося однокашника.

– Привезли меня на каталке. Голову поворачиваю. Женщина за ширмочкой, только лицо. Мучается. Синяя уже. Едва дышит. Отвернулся, глаза закрыл, молчу. Страшно стало за неё. Тихо уплываю, вот думаю, как он подкрадывается. Пи..ц. Про себя думаю. Потом едва сил хватило со стола сползти! Показалось, что литра два из меня качнули. Пару стаканов порченой осталось. И счас я рухну. Первый раз такое.

Он улыбался, мы все смеялись и разливали вино в гранёные стаканы. Закуски было полно.

Утром ушли на лекции.

Коля, так звали отца маленькой девочки Шурочки, прожил у нас неделю. Они ходили с Санькой вдвоём, в обнимку, к телефону-автомату, в магазин и обратно. Потом бродили по коридорам допоздна. Обнимутся, как братья и поют весёлые песни.

Никто им не сказал ни слова в упрек.

Роженицу поехали забирать многие. А мы – всей комнатой. С цветами. Санька галстук надел, рубаху белую. Торжественно.

Стоят они с мамочкой в обнимку и плачут.

А мы улыбаемся.

Вспоминаю и думаю: «Как там Шурочка? Где она теперь?»

Санька ушёл рано, полтинник ему не исполнился.

В родном Магадане.

У меня есть его фотография. Чёрно-белая.

Курит, в майке, на кухне, дома. Облокотился и улыбается, прямо в объектив.

Каток

Каток мне нравился. До него было несколько остановок. Я ездил на каток один. Желающих составить мне компанию не нашлось.

Автобус петлял по району, потом двигался вдоль «Шанхая». Когда-то здесь добывали щебень. Потом в карьере настроили хибар, «нахаловка» разрослась до размеров посёлка.

Это был опасный, криминальный район, в который можно войти, но не всегда выйти.

Автобус ходил редко.

Пока я добирался до катка, наступала ночь.

Со всех сторон спешили на каток группы детей и взрослых.

Каток был виден издалека. В середине настоящей, морозной зимы был каток.

Там играла музыка, по кругу катились группы на коньках, было морозно. Клубы пара над толпой.

С краю небольшая будка, «кафе». Булочка и кофе с молоком. Бурая жидкость. Горячая, приятно держать в озябших руках гранёный стакан.

Мне нравился этот ритуал. А ещё нравилось – разогнавшись, влететь в сугроб на краю катка.

Кто-то на «дутышах», кто-то, заложив руки за спину, плавно скользил, словно это были соревнования в беге.

Смех, шум, фонари яркие висят сверху.

Всё время тяжким грузом нависал момент, когда надо было возвращаться назад. Одному, у края бандитского района, ждать автобус.

Это омрачало праздник, который сверкал на катке и я заранее готовил себя к тому, что неизбежно надо возвращаться.

Мысль пойти пешком примерно три остановки даже не возникала, потому что пришлось бы идти через «Шанхай».

Время было позднее, машины не ездили. Я стоял у края, «Шанхай» затаился в чёрной темноте котлована, подсвеченный снегом у края тропинок, между кособоких домишек. Ярко светила луна. Воздух был наэлектризован морозом и опасностью.

Казалось, вот сейчас из тени выйдет мрачная фигура, бандит прячет лицо в поднятом воротнике, криво улыбается, белая фикса пускает смертельный лучик мне в лицо.

Я холодел от этой мысли, не задавал себе вопроса – зачем я нужен этому рецидивисту и замерзал, мысленно умоляя, не знаю, кого, чтобы поскорее приехал автобус.

Я вижу, как с противоположной стороны медленно, на скользкой дороге, едет самосвал.

Его странное появление ещё нагоняет на меня ужас и ввергает в состояние столбняка.

В это время из «Шанхая» выбегает мужчина. Он спасается бегством. Это его надежда, и он ничего не видит вокруг. Во что бы то, не стало ему надо спастись.

Пальто нараспашку, шапка кое-как держится на затылке.

Он машет руками, старается удержать равновесие на скользкой дорожке, слышно, как тяжело он дышит, белое облако пара над ним серебрится в лунной голубизне.

Он бежит в мою сторону, наперерез самосвалу.

Я забываю о холоде, заворожённо смотрю на самосвал и мужчину, понимаю, что вот сейчас они встретятся, но не могу закричать от оцепенения.

Боковым зрением я вижу, что пустой самосвал уже не успевает затормозить, водитель видит бегущего, но тот не видит ничего, он сосредоточен полностью на желании не упасть, спастись.

Я был уверен, что он не видел ни самосвала, ни меня. Что-то смертельно опасное заставило его спасаться бегством. Они сближаются неотвратимо, роковым стечением и оба, да и я тоже, никто из нас не в силах это изменить.

Самосвал сбивает мужчину.

Я вижу, что он отлетает от металлической балки бампера, словно мячик подпрыгивает несколько раз на скользкой дороге, каждый раз всё ниже и вот он уже катится по обочине, нелепо взмахивает руками, застывает в позе куклы без опилок внутри, но внешне в объеме пальто. Ботинки слетают, падают в сугроб. Он лежит в шерстяных носках, пальто, на морозе, странно расслабленный. И молчит.

Самосвал наконец-то останавливается почти рядом с ним. Косо, мордой в сугроб. Водитель распахивает дверцу, вылетает из кабины, встаёт на колени, наклоняется над лежащим.