Скользкая рыба детства

Идут вдоль улицы. Много объявлений о продаже. Он искоса рассматривает дома. Ухоженные лужайки, газоны. Маленькие вблизи, попросту убогонькие, низкие домики попадаются. Некоторые вызывают удивление – так похожи на тот, что построил Синьор Тыква и сейчас голова его приподнимет колпак кровли, появятся ноги хозяина.

Особенно неказисты старые дома. Где и как там возможно жить?

– Трагедия, ополовинившая трёхмиллионный народ эпидемией картофельной болезни, завезённой из Мексики. В середине девятнадцатого века, скудно и опасно жилось. Основа питания – картошка. Так безыскусно и страшно. Чума непридуманной жизни. Внутри неё разные люди – старики, совсем ещё дети. Оборваны скрепы между поколениями.

– Теперь-то уж такое не повторится. Невозможно! – говорит она.

– Ирландия входит в пятнадцать стран первых в мире по уровню жизни. Представляешь, только что у меня появилась мысль – хорошо бы родиться в Ирландии! Не тогда, а позже, в мой день рождения.

– А в этот же самый момент какой-то ирландец подумал – хорошо бы родиться в России!

– У всякого действия есть противодействие! Так странно. Зачем Творец создал полярный мир, в котором есть война. Здоровье – и смерть от болезней. Радость и горе, любовь и ненависть. У всего хорошего тотчас же находится дурной противовес. Как левая и правая чашки на весах. Это сделал не Он, кто-то другой? В пику Ему? Тогда почему Он, всемогущий, не воспрепятствовал этому всей своей созидательной мощью?

– Сомневаюсь, – смеётся она, – чтобы у ирландца появилась мысль родиться в России.

Кидает полосатый камешек в ярко-зелёную обнажённость дна.

– В стране четыре миллиона жителей, и за десять лет прирост за счёт эмигрантов более полумиллиона человек! Это о многом говорит. Всё дело в том, что они умеют отдавать, расставаться, не боясь утраты. И возвращается с лихвой. Исподволь я становлюсь патриотом маленького гордого острова, хотя меня никто не принуждает к этому. Меня принудили к эмиграции. Оттуда, где мы встретились с тобой, где у нас родилась дочь. Похоронены близкие люди. Знаешь… Живёшь, живёшь – потом вдруг понимаешь, что случайно оказался в этом месте. Эмигрант, не в своей стране живёшь. И что – тотчас же перейти границу?

Он говорит горячо, понимая, что нечаянно узнал тайну города, лежащего на берегу спокойного залива.

Сейчас.

Фешенебельный, уютный район. И он рад ему, как успешному, хорошему человеку.

Новые постройки просторны, много окон, стекла, интересная архитектура.

Просторные коттеджи. В окнах красивые модели парусников.

Напоминанием мечты.

Настроение поднимается.

Прогулка получилась странной, немного нервной: то они едва успевают проскочить под жёлтый сигнал светофора, то какой-то велосипедист чудом не наехал на них на набережной, а то вдруг вихрем, как из-под земли, пронёсся рядом высоченным двухпалубным кораблём омнибус в зазывном великолепии рекламы, и непроизвольно пришлось отклониться к каменному парапету.

Соль изъязвила поручни, столбы, металл. Море вылизало камни, скруглило выступы и неровности.

Он острым взглядом видит мелочи и воспринимает это как очень личное.

О чём хочется молчать.

Посередине неопрятной лужи отлива маленькая яхта, поставленная на киль, как мелкая монетка на ребро. Дальше остров. Пологий, невысокий.

– Трава и камни пахнут солнцем Приазовья, говорит он задумчиво.

– Двенадцать лет, мы отдыхали в Приазовье каждое лето! – говорит она.

– Помнишь, у Арсения Тарковского…

…На полустанке я вышел. Чугун отдыхал
В крупных шарах маслянистого пара…

Та-та-та…

… Юность моя отошла от меня, и мешок
Сгорбил мне плечи. Ремни развязал я, и хлеб
Солью посыпал, и степь накормил, а седьмой
Долей насытил свою терпеливую плоть.

… И дальше – как же там? Голова… Память дырявая стала, как головка сыра… Да! Вот!

…Снилось мне всё, что случится в грядущем со мной.
Утром очнулся и землю землёю назвал,
Зною подставил ещё неокрепшую грудь…

– Сплошные многоточия, как в любовной записке восьмиклассника! – сетует он. – Знаешь, в чём самая большая трудность, когда учишь другой язык?

– Память подводит.

– Нет. Всё время, постоянно помнишь о родине. Не сочти за пиетет. И думаешь на русском. И пока не поймёшь, где он, твой мир, так и будешь раздваиваться.

– Конечно! Мы же дома общаемся на русском.

– У Василия Шукшина есть мысль о том, что обязательно вернёшься туда, где прожил до семнадцати лет.

– Это участь эмигрантов первой волны.

– Волны моря житейскага! – он делает рукой жест вправо.

Там, впереди, красный конус маяка с белым навершием.

Можно долго смотреть на маяк. И просто молчать.

В этом молчании таится надежда и ожидание хороших перемен.

Воздух плотно унавожен испарениями йода и гниющих водорослей.

– Запах обнажённой морской жизни. Перейодическая таблица моря, – говорит он.