Скопин-Шуйский. Похищение престола

В предположении десятского был резон, и поэтому, отъехав подальше от лагеря, Пашков решил прочесть грамоту, тем более вместо печати она была просто обмотана суровой ниткой и завязана. Это понятно — приедет царь, будет и печать. Грамота гласила:

«Григорий Петрович, сколь ни зову сюда Дмитрия Ивановича, он не спешит. Оттого учиняется шаткость в войске. Слышал я, есть на Дону царевич Петр, пошли к нему, зови сюда. Ежели он прибудет с казаками, Москве не устоять, а Шуйского повесим в Серпуховских воротах. Зови царевича срочно».

Съездил Истома за посыльного болотниковского и уж решил окончательно: «Уйду. Пусть других «дураков» ищет». К этому времени уже узнал, что Ляпуновых не казнил Шуйский, наоборот, приветил, значит, и с ним хорошо обойдутся. Перебежать одному невелик труд и риск, но как идти с дружиной? А ну решат, что с худым идем, встретят пушками, выкосят половину. Вот и послал Пашков к Скопину-Шуйскому человека спросить: где и как перейти?

Получив условия перехода, подумал о князе: «Головастый, видать». Переход во время боя мгновенно обессилит Болотникова.

И вот рязанцы в первой линии все предупреждены Истомой. От Болотникова прискакал посыльный, закричал:

— Чего тянете?

— Воеводу ждем, — отвечал Пашков, все еще мечтая захомутать Болотникова, хотя от Скопина и был приказ: вора не трогать.

И в это время от москвичей выскакал на поле на белом коне Захар Ляпунов в каком-то красном балахоне с красной же тряпкой на древке.

— Ну пошли, ребята! — весело крикнул Истома и, обернувшись к посланцу воеводы, сказал, не скрывая торжества: — Передай поклон Ивану Исаевичу от… от дурака.

И, огрев плетью коня, почти с места пустил его в скок. За ним, взметывая из-под копыт ошметья снега, густо хлынули рязанцы.

Ляпунов увел их далеко на правое крыло москвичей и, обогнув его, завел в тыл. Остановил коня. Пашков подъехал:

— Здорово, Захар!

— Здорова, Истома.

— Что это ты напялил на себя?

— Да велено было в красный бешмет одеваться, с красным прапором скакать. Кинулись, нет ни бешмета, ни прапора такого. Нашли халат персидский, оторвали рукав и на древко вместо прапора. Остальное на меня натянули прямо на шубу.

— А я гляжу, что за чучело скачет?

— Эт верно, — засмеялся Захар. — Воробьев пугать с огорода.

Уход из первой линии рязанцев образовал дыру в боевом построении Болотникова, куда устремились московские конные стрельцы, а следом за ними пешие ратники с алебардами, рожнами и пищалями, словно загонщики орали дружно: «Га-га-а? Га-га-га-а-а?»

— Измена-а-а, — вопили болотниковцы, кидаясь врассыпную, подставляя спины и головы ликующим конникам: — Р-руби-и их, братцы-ы-ы! В печенку, в селезенку!

Клином врезалось войско воеводы Скопина-Шуйского в образовавшийся проран, быстро его расширяя, гоня перед собой бегущих ратников. Болотников сам носился вершним, пытаясь остановить позорный бег армии.

— Куда-а?! Назад, сукины дети! — кричал он, размахивая плеткой, доставая то одного, то другого, но остановить никого не мог.

— Иван Исаевич, — кричал Ермолай, пытаясь поймать повод воеводского коня. — Бечь надо! Угодишь в полон.

Так и вкатились толпой болотниковцы в Коломенское, потеряв при отступлении не менее полутысячи ратников.

— К пушкам, к пушкам, — кричал воевода. — Заряжай, пали. — Пушки были невеликие, более удобные для похода, пушкари неумелые, бестолково суетились, заряжали подолгу. Поднося пальники к затравке, зажмуривались, боясь пушки больше, чем москалей. Целиться не умели, налили в белый свет как в копейку, оправдывались: «Оно кого надо само найдет».

Атаман Заруцкий, находившийся с донскими казаками на левом крыле, мечтавший первым ворваться в Москву, но также отступавший, каял Болотникова:

— Эх, Иван Исаевич, кому ты доверял?

— Так иди разбери их окаянных. Привели рязанцев, сказали: хотим драться за Дмитрия Ивановича, и вот, пожалуйста, на кого была надежа — того разорвало. Ничего, Иван Мартынович, здесь мы хорошо окопались. Отобьемся. Дождемся подмоги и вдругорядь попытаемся.

Однако Скопин-Шуйский не собирался давать Болотникову передышки, он приказал подтянуть пушки и мортиры К Коломенскому и стрелять до тех пор, «пока воры не побегут, как тараканы».

— Может, стоит окружить Коломенское, — посоветовал Ляпунов.

— Тогда мы слишком растянем армию. Они могут в любом месте прорваться. А ну-ка на Москву захотят. Окруженные будут драться отчаяннее, злее. А так я им даю возможность на полудень бежать. Надо, чтоб они ушли от Москвы.

Трое суток без перерыва грохотали пушки, не давая осажденным покоя и передышки. Одно ядро угодило в избу, где находился сам Болотников, и оторвавшейся щепкой поранило ему лицо. Ермолай, перевязывая воеводу, ворчал:

— Уходить надо, пока нас всех не перехлопали.

Много изб горело. Кричали раненые, увечные. По улицам носились оторвавшиеся от коновязей, обезумевшие от страха кони. Некоторые, перескакивая через ограждения и рогатки, уносились вихрем в заснеженное поле.

Заруцкий, явившись к Болотникову, сказал:

— Кони дюже полохаются, Иван Исаевич, ничем не удержишь. Уходить надо.

— Куда?