Скорбь Сатаны

– Мне показалось, что вы были совершенно серьезны! – сказал я, досадуя на себя за то, что он поймал меня на слежке.

– Ну конечно! – ответил он, фамильярно беря меня под руку. – У меня была аудитория! Два придирчивых критика театрального искусства слышали, как я разглагольствовал, – я должен был сделать все, что в моих силах!

– Два критика? – растерянно повторил я.

– Да. Вы с одной стороны, леди Сибил – с другой. Леди Сибил встала, по обычаю светских красавиц в опере, перед последней сценой, чтобы успеть домой к ужину!

Он дико и нестройно рассмеялся, и я почувствовал себя отчаянно неловко.

– Должно быть, вы ошибаетесь, Лучо, – возразил я ему. – Я признаю, что подслушивал, и был неправ, но моя жена никогда бы не снизошла до этого…

– О, тогда это, должно быть, была лесная сильфида, которая выскользнула из теней с шелковым шлейфом за спиной и бриллиантами в волосах, – весело парировал он. – Эй, Джеффри! – не смотрите так удрученно. Я покончил с Мэйвис Клэр, а она со мной. Я не занимался с ней любовью – просто, ради забавы, я проверил ее характер, – и я нахожу его сильнее, чем думал. Бой окончен. Она никогда не последует за мной, и, боюсь, я никогда не пойду ее путем.

– Честное слово, Лучо, – сказал я с некоторым раздражением, – ваш нрав, кажется, с каждым днем становится все более и более неустойчивым и странным!

– Вот как? – ответил он с забавной наигранностью, будто дивясь самому себе. – Я вообще любопытное создание! Я владею богатствами, и они меня ни на йоту не волнуют; я обладаю властью, и я ненавижу ответственность за нее; на самом деле я предпочел бы быть кем угодно, только не тем, кем являюсь. Посмотрите на огни вашего дома, милого дома, Джеффри! – сказал он, когда мы вышли из-за деревьев на залитую лунным светом лужайку, откуда было видно сияние электрических ламп в гостиной. – Там леди Сибил – очаровательная и совершенная женщина, которая живет только для того, чтобы приветствовать вас в своих объятиях! Счастливый человек! – кто бы не позавидовал вам! Любовь! – кто мог бы существовать без нее – кроме меня! Кто, по крайней мере в Европе, отказался бы от прелестей поцелуев (которые японцы, кстати, считают отвратительной привычкой), от объятий и всех тех других нежностей, которые, как предполагается, должны способствовать развитию настоящей любви! От всего этого никогда не устаешь, – этим не насытиться! Как бы мне хотелось кого-нибудь полюбить!

– Вы сможете, если захотите, – сказал я с тихим неловким смешком.

– Не смогу. Мне это чуждо. Вы слышали, как я говорил об этом Мэйвис Клэр. В моей власти заставить других людей влюбиться, отчасти в соответствии с искусством, практикуемым матерями-свахами, но для меня любовь на этой планете – слишком низменная, слишком кратковременная. Прошлой ночью, во сне – а мне временами снятся странные сны – я увидел ту, кого, возможно, я мог бы полюбить, – но она была Духом, с глазами блистательней, чем утро, и фигурой прозрачной, как пламя; она умела сладко петь, и я наблюдал, как она взмывает ввысь, и слушал ее песню. Это была неистовая песня, и для ушей многих смертных бессмысленная, – звучала же она как-то так…

И прогремел его глубокий, раскатистый, мелодичный баритон:

К свету,
К самому сердцу огня,
К сердцу пламени, что сокровенно, бессмертно,
Стремительно крылья возносят меня!
Подо мной беспрестанно кружится Земля,
Словно там мириады колес, что шумят,

В вечном беге вкруг солнца летят,
Лучезарное небо кружит надо мною,
С его россыпью звезд и закатом с зарею,
Здесь я царю,
В ясном небе парю,
Я на крыльях плыву, что простерты, как флаг,

Между Богом и миром скитаюсь одна!

Тут он разразился смехом.

– Она была странным Духом, – сказал он, – потому как не видела ничего, кроме себя, Бога и мира. Очевидно, она совершенно не подозревала о многочисленных барьерах, воздвигнутых человечеством между собой и своим Создателем. Интересно, из какого непросвещенного мира она явилась!

Я посмотрел на него со смешанным чувством удивления и нетерпения.

– Вы странно рассуждаете, – сказал я ему. – И странна ваша песнь о том, что ничего не значит и не существует.

Он улыбнулся, подняв глаза к луне, которая теперь сияла во всю силу.