Скорбь Сатаны

Итак, мои последние двадцать четыре часа счастья прошли в благодатной безмятежности, – я ощутил растущее удовольствие от существования и начал верить, что будущее готовило мне более яркие события, чем я в последнее время осмеливался ожидать. Новая фаза мягкости и нежности Сибил по отношению ко мне в сочетании с ее редкой красотой, казалось, предвещала, что недоразумения между нами будут недолгими и что ее натура, слишком рано ставшая суровой и циничной из-за «светского» воспитания, со временем смягчится до прекрасной женственности, которая в конце концов является лучшим средством женского обаяния. Так думал я в блаженной и удовлетворенной задумчивости, полулежа под ветвистым осенним деревом рядом со своей прекрасной женой и слушая богатый, великолепный голос моего друга Лучо, выводившего звонкие, неистовые песни, в то время как закат на небе сгущался и опускались сумеречные тени. Затем наступила ночь – ночь, которая всего на несколько часов опустилась на тихий пейзаж, но навсегда нависла надо мной! Мы поужинали поздно и, приятно утомленные проведенным на свежем воздухе днем, рано отправились на покой. В последнее время я стал крепко спать и, полагаю, проспал несколько часов, когда был внезапно разбужен словно повелительным прикосновением чьей-то невидимой руки. Я вскочил в постели – ночник горел тускло, и при его мерцании я увидел, что Сибил больше нет рядом со мной. Мое сердце ударилось о ребра, а затем почти остановилось – ощущение чего-то неожиданного и катастрофического оледенило мою кровь. Я отодвинул расшитый шелковый полог на кровати и заглянул в комнату… она была пуста. Затем я поспешно встал, оделся и подошел к двери, – она была тщательно закрыта, но не заперта, как это было, когда мы ложились спать. Я бесшумно отворил ее и выглянул в длинный коридор – никого! Прямо напротив двери спальни была винтовая дубовая лестница, ведущая вниз, в широкий коридор, который в прежние времена использовался как музыкальная комната или картинная галерея, – один конец его занимал старинный орган, все еще нежно звучавший, с тусклыми золотыми трубами, возвышающимися до резного и рельефного потолка, – торцевая же часть была освещена большим эркерным окном, похожим на церковное, заполненным редкими старинными витражами, изображающими в различных нишах жития святых, центральным сюжетом которых была мученическая смерть святого Стефана. Осторожно подойдя к балюстраде, выходящей на галерею, я заглянул туда и на мгновение не увидел на полированном полу ничего, кроме узоров крест-накрест, образованных лунным светом, падающим через большое окно, но вскоре, затаив дыхание, я стал присматриваться, гадая, куда могла подеваться Сибил в этот ночной час, и я увидел темную высокую тень, колеблющуюся на залитой лунным светом сети линий, и услышал приглушенный звук голосов. С бешено бьющимся сердцем и ощущением удушья в горле, полный странных мыслей и подозрений, которым я не осмеливался дать определение, я медленно и крадучись спускался по лестнице, пока, когда моя нога не коснулась последней ступеньки, я не увидел то, что чуть не повергло меня на землю от приступа мучительной боли – и мне пришлось отступить назад и сильно прикусить губы, чтобы подавить едва не сорвавшийся с них крик. Там, – там передо мной в ярком свете луны, цвета красных и синих одежд нарисованных на окне святых, сияющих вокруг нее, словно кровь и лазурь, окутали мою жену, стоявшую на коленях, одетую в прозрачное одеяние прозрачно-белого цвета, которое скорее подчеркивало, чем скрывало очертания ее фигуры, – ее роскошные волосы ниспадали на плечи в диком беспорядке, – ее руки были сложены в мольбе, – ее бледное лицо обращено кверху; а над ней возвышалась темная внушительная фигура Лучо! Я уставился на них сухими горящими глазами, – что это предвещало? Была ли она – моя жена – неверной? Был ли он – мой друг – предателем?

«Терпение! терпение! – пробормотал я себе под нос. – Это, несомненно, представление, подобное тому, что случилось прошлой ночью с Мэйвис Клэр! – терпение! – давай-ка взглянем на это – на эту комедию!»

И, прижавшись вплотную к стене, я, чуть дыша, ждал ее слов – его голоса; когда они заговорят, я узнаю, – да, я узнаю все! И я пристально смотрел на них, пока они стояли там, смутно удивляясь, даже в своей напряженной тоске, пугающему свету на лице Лучо – свету, который едва ли мог быть отражением луны, когда он закрывал окно, и презрению его нахмуренных бровей. Какое потрясение могло так повлиять на него? – почему он, даже на мой ошеломленный взгляд, казался больше, чем человеком? – почему в тот момент сама его красота казалась отвратительной, а облик – дьявольским? Тише, тише! Она говорила, моя жена, я слышал каждое ее слово, все слышал и все вытерпел, не упав замертво к ее ногам в момент моего бесчестия и отчаяния!