Скорбящая вдова

– Не сомневайся, свет мой, – вступился князь. – Он истинный священник, из вотчины твоей, на Костроме. Рукоположен был и много лет служил. Однажды по грибы пошел, да заблудился и в град наш, Беловодье, угодил. Наняли звонарем…

– А кто же он теперь? Простой звонарь?

– Ох, не простой! Должно, не раз слыхала, как он звонит на Пасху. Люди говорят, запел Иван Великий, а се звонарь поет. И как брачует!..

– Расстрига, что ль? Распоп?

– Ну, ровно твой духовник! – боярин засмеялся. – Токмо искусный в колокола звонить, на радость людям. И молодых венчать.

– Да как же он венчает? И почто не в храме?

Сей плутоватый мужичок в тот час расправил плечи и козырем пошел.

– Уж коль я окручу – счастливый будет брак. Что тебе храм? Однажды уж венчали, да вот ты и вдова! А ежели я побрачую вас, в совете и любви век проживете – все будет мало. И в один день преставитесь, коли наскучит жить.

– Но как же без креста?!

– С крестом, боярыня, с крестом! – он подал плети. – Крестите-ка друг друга троекратно! Да от души! Потом ножи вам дам.

– Нет, я не стану! – руками заслонилась. – Обычай сей поганый! Хочу венчаться в храме, по старому обряду. И прежде испросить благословления.

Суров боярин стал, но глас и взор ласкал.

– Коль ты сватов не приняла, я мыслил втайне сочетаться браком.

– Добро бы втайне, но токмо в храме. У матери Меланьи поп верный есть, горбатый Досифей…

– Ну, так покличь его, коль мой священник не пришелся! Иль в храм к нему! В сей час же!

– Храм заперт, ночь. А схимница Меланья в трудах молитвенных, негоже отрывать… И как же под венец, коль нет благословления?

– Ну, коли так, придется обождать, – не сразу вымолвил боярин. – Ступай, звонарь, раз сей обычай не по нраву…

– А жаль, – вздохнул расстрига. – На звоннице служу, всех к Богу ближе. А еще оттуда на мир взираю. Людишки, ровно муравьи, ползут, ползут, и все одно, что царь иль князь, и что холоп. Мне с колокольни все видать, и радости, и страсти, и посему я крепко в окрутил! Так крепко, что невзгоды не разорвали в уз. Поелику не в храме я венчаю – на небесах, под божьим оком. Ну, коли эдак-то не ладно, прощай. Опомнишься, взберись ко мне да кликни.

– Нет, нет, ступай! – боярыня крестилась. – Помилуй, Боже, и спаси меня! Без благословления нельзя! Что скажет мне отец духовный?

– Зрю Аввакума дочь! – князь руки ее взял. – Мне мыслилось, наш тайный брак тебе поможет укрепиться. Ведь ты слаба, в чем теплится душа… Но так строптива!

– И все одно, не оставляй меня. Ты за порог, и я опять слаба…

– Но мне пора. Пока не рассвело, и ветер не развеял дым…

– Когда ты явишься ко мне, мой чудный сон?

– А как вернусь… Токмо постой, мне след предупредить тебя. Коли случайно встретимся иль где увидишь – на улице, в монастыре иль в царских сенях, не признавай меня. Даже на лобном месте. Чтоб не навлечь беды, очами знак подай, и мне будет довольно.

– На лобном?.. Тебя хотят казнить?

– Покуда нет… Да от тюрьмы и от сумы не зарекаюсь, – он подступил к окну – Пора, мой час настал.

– Постой! Мне страшно за тебя… Цела ль вещица, что я тебе давала?

Он распустил рубаху на груди.

– Позри, цела. Побита пулями не раз, не раз мне жизнь спасала…

– Храни ее, спасет и ныне!

Сняв плат и распустив власы, к груди его прильнула.

– Пора тебе, иди… И жалко отпускать! Все от меня уходят! Кто искать Христа, кто Приданное Софьи… И снова я одна!

– Ты не одна, духовник Аввакум тут, недалече…

– Да где же, где же он?

– В монастыре Боровском, на подворье земляная яма. Там и сидит. Токмо не знаю я, получишь ли благословление…

12.

За каменной стеной, где погреба с припасом и амбары, отрыли нору в полторы сажени, соломы кинули и, взяв за цепи, спустили Аввакума.

– Ужо сиди пока!

К узилищам и ямам свычный, он сгреб солому в угол, встал на колена, помолился, отбил поклонов триста, перебирая заместо четок цепь, и лег. Однако же не спал и в думах, будто в жерновах, молол те зерна слов, что бросил государь. Лукавство, ложь, а вкупе с ними гордыню явную и скрытую угрозу в прах перетер и осталась правда – царь его боялся! И страх сей застарелый, мерзкий, подобно язве на устах, покою не давал и мучил всякий раз, что бы ни делал он – вкушал ли, молвил слово иль лобызал икону. Духовник, старец Стефан, назвал преемником и сам признался, куда ввел Аввакума. Познавший тайну Истины, отвергнутый царем, он должен смерть принять и полное забвенье, ан нет! Он жил, а знать, расстрига был нужен государю! Неведомо лукавство ли замыслил, иль что еще, но суть сих обстоятельств – благо. И надобно, покуда жив, Приданое сыскать и перепрятать!

А там уж будь что будет, на волю Божью положась, хоть снова в Пустозерск иль голову на плаху…