Скорина

— Linqua vulgaris![34] — восклицает кардинал Гозий.

— Греховная гордыня! — гортанно гремит бас одного из бородачей. — И куда только подевалась богу угодная рукописная вязь кириллицы?

— Глосы на боцех![35] О, горе тому, кто черкает на полях книг, — на оном свете по лицу нечестивца те письмена жигалом железным бесы будут черкать...

— Жалом каленым щеки исчерканы будут?! — вопрошает, крича, может, самый здоровенный из бритолицых. — Ха!.. Ха!.. Ха!.. Жечь нужно — огнем, огнем! Молитвой убивать, ведь сколько времени понадобится? Жечь! На костер, на костер, да еще на самые сухие дрова, которые дружно горят, дружно! Это я вам говорю — Великий инквизитор.

— То же и мы твердим, Малые инквизиторы, — загомонили поменьше ростом черносутанные.

И тут, может быть, началось для Скорины самое непонятное, потому что гомон и Великого и всех Малых черносутанников перешел незаметно для него, Франциска, поначалу во вздохи, а затем во всхлипы — все возрастающие, завершившиеся в конце концов растерянным плачем и рыданием.

И рыдал впереди других сам Великий инквизитор, сам Томас Торквемада:

— Какой же я Великий, если не могу «того Печатничка сжечь? Сжечь в колыбели надобно было, в колыбели!..

— В колыбели мы не могли, ибо колыбели его еще не было, когда мы жгли Жанну д’Арк[36], Яна Гуса[37], Иеронима Пражского!..[38]

— И мы не сможем сжечь его даже в гробу, ибо мы еще не родились, как некогда епископ Кошон, имевший счастье жечь Жанну д’Арк!..

Именно еще не родившиеся Малые инквизиторы и зашлись самым долгим рыданием, и особенно бедовал Фульдский епископ Юлиус, который жаждал души Скорины как девятьсот первой: о том, что в своей епархии он сожжет девятьсот еретиков, епископ знал, как знал и о том, что до его девятьсот первого костра Скорина попросту не доживет.

И рыдал следом за епископом Юлиусом фульдским, так же безутешно рыдал судья чародеев Балтазар Фосс. Фосс рыдал, не скрывая своей огромной обиды на еретика Скорину: как же это он, Скорина, померев до времени, не дал ему, сжегшему уже 700 мерзавцев обоего пола, довести это святое число до 1000?!

И рыдал следом за Юлиусом Фульдским и Балтазаром Фоссом епископ Бомберский, который только немногим более шестисот одержимых дьволом душ сожжет в 1624—1630 годах, а ведь мог бы, застань он на земле это сатанинское отродье — Франциска Скорину, тоже увеличить свой перечень еще хотя бы на одного схизматика.

И стояли рядом с Великим инквизитором Томасом Торквемадой и Малыми инквизиторами епископами Кошоном, Юлиусом Фульдским и Балтазаром Фоссом черные сутаны в черных ермолках с большими счетами в руках. И щелкали громко черными костяшками черные сутаны на своих огромных счетах и выкрикивали:

— Самый точный подсчет у нас!

— Настоящая правда у нас!

— Вычисляйте только у нас — у каббалистов из лучших домов Кастилии и Мадрида!..

Черные костяшки их громадных счетов показывали, что каждого человека окружают 11000 дьяволов: справа — 1000, слева 10 000. А вокруг каждой женщины, согласно их подсчетам, вертится на 15 000 дьяволов больше, чем вокруг мужчин.

Но каббалистов в ермолках из лучших домов Кастилии и Мадрида по всем правилам многочтимого диспута оспаривал тип с тонзурой на большущей, как тыква, голове:

— Это, о наидостойнейшие ученые мужи, коллеги мои каббалисты, еще не может быть нам с точностью известно, сколько на свете дьяволов, ибо нам с точностью также неизвестно, сколько людей на свете божьем славит имя божье, сколько их вообще бог наш всевышний в доброте своей на свет пустил. А что касается того, сколько вообще дьяволов на свете, то я, католический писатель Вейер, могу вас, уважаемые коллеги, заверить, что самый точный тут подсчет — мой! Всего на свете дьяволов существует 44 635 569. Тютелька в тютельку! И вот проблема: не зная, сколько языцей славит имя божье, сколько не славит, мы не можем сказать, действительно ли 11000 дьяволов каждого человека окружают? А вдруг на какую-то дробь меньше или больше?

И тут поднял вверх указательный палец Великий инквизитор Томас Торквемада:

— Главное, многоуважаемая публика, что они, дьяволы, существуют, что они вселяются в бренные тела вероотступников, самоотпадающих от неба и святого костела!.. Небо и святой костел — не простят! Небо и святой костел — не простят!..

...И ты еще спокойно спишь, ты не проснулся — doctoris artium[39] и лекарских наук доктор?! Вечером, так непохожим на эту ночь, думая о своем не последнем ли уже экзамене, о предназначении своем и о судьбе своей, разве ты предполагал, что можешь услышать и такие речи, какие от полночных людей (или — нелюдей?) услышал?