Скоро конец света

Это прозвучало так, как когда ты пытаешься быть убедительным, но у тебя ничего не выходит. Это прозвучало как «нет», в лучшем случае – как «я не знаю», и я был готов расплакаться.

Заметив это, Анна снова взяла мое лицо в свои ладони и сказала уже совсем по-другому, строго, как учительница:

– Так, Оливер. Я твоя мама, ты ведь так сказал сегодня?

Я кивнул.

– А знаешь, что делают мамы?

– Что? – сипло спросил я.

– Они делают все, чтобы защитить своих детей. – Она прислонила свой лоб к моему и заглянула мне в глаза. – И они никогда их не бросают.

От напавшей плаксивости мне захотелось заспорить, сказать, что это неправда, что меня однажды бросила мама и нечего тут мне врать. Но Анна так доверительно смотрела, что я не смог. Мне не хотелось спорить и ссориться, тем более если я больше никогда ее не увижу. Я бы себе не простил, если бы последнее, что я сказал Анне, была бы какая-нибудь гадость.

– Хорошо, – всхлипнул я.

– Ты мне веришь?

– Да. – Это была ложь.

– Мы с папой тебя любим. Мы тебя не оставим. – Она поцеловала меня в лоб, прежде чем отпустить.

Пока она застегивала куртку, обувалась, прощалась с Борисом Ивановичем и тетей Олей, я уговаривал себя держаться. Я повторял себе: не плачь, не реви, ты ее только расстроишь. Я старался улыбаться, когда она целовала меня в щеку на прощание и когда выходила во двор дома, а я смотрел из окна и радостно махал рукой, словно я персонаж детского фильма.

Но когда она скрылась за забором, что-то внутри меня ухнуло, словно сорвалась пружина. В голову ударило ясное понимание: мы виделись в последний раз.

И напуганный этим пониманием, я выбежал во двор, прямо так, в чем был: в своей баторской пижаме и белых хлопковых носках, которые тут же намокли от снега. Но я, не обращая внимания на холод, побежал за Анной, утопая по щиколотку в сугробах и сотрясая округу плачем, почти ревом:

– Не уходи без меня! Не уходи!

Следом за мной выбежал Борис Иванович, хватая сзади за плечи и не давая бежать дальше. Я видел через решетчатую сетку забора, как Анна растерянно смотрела на меня, словно не зная, что ей делать, но Борис Иванович закричал:

– Иди! Иди! Не береди ему душу!

И она, отвернувшись, стала уходить от меня, а я орал:

– Нет! Пожалуйста! Мама! Не уходи! Я тебя ненавижу!

Последнее – это Борису Ивановичу, потому что он, как мне казалось, прогнал ее.

И так я вопил без остановки до тех пор, пока меня, затащив обратно в дом, не бросили на кровать.

* * *

Я думал, что проведу у Бориса Ивановича и тети Оли все зимние каникулы, но меня отправили в батор раньше, еще до Рождества. Наверное, я все испортил своими слезами и истериками, и они больше не хотели меня видеть.

А Вику, похоже, навсегда оставляли в семье, потому что прощалась она со мной как в последний раз: обняла три раза, когда я уже стоял одетый на пороге, и чуть не плакала. Я даже спросил, что с ней, но она ответила:

– Ничего, просто настроение такое.

Я догадался, что она больше не вернется в батор и просто не хочет мне об этом сообщать, чтобы я не расстраивался. Жалеет меня, короче.

– Не надо меня жалеть, – буркнул я вместо «пока» или «увидимся». Опять невежливо получилось, но было уже все равно.

Борис Иванович подвез меня к батору на своей машине и, когда я выходил, сказал мне напоследок:

– Ну, удачи, малыш. Дай бог, чтоб все получилось.

– Что получилось? – не понял я.

– Удачи, – повторил он, как заевшая пластинка.

Я пожал плечами и захлопнул дверцу машины. Мало ли, старикам свойственно чудить.

У ворот меня встретила воспиталка и проводила до спальни – мне показалось это странным, как будто меня ведут под конвоем. Там она гаркнула на Валенка, растянувшегося с комиксами на полу, а мне сказала:

– Сумку не разбирай.

– Почему?

– Не разбирай.

Я даже рассердился: все взрослые резко превратились в попугаев? Когда она ушла, Валенок, снова ложась на пол, лениво предположил:

– Может, тебя заберут?

– Куда?

– «Куда»! – передразнил он, кривляясь. – В семью, дубина. Тебя ж по телику показывали.

– По телику? Ты видел?

– Ага, мы все в игровой смотрели, – гоготнул он. – «Я хочу найти маму и папу, я хочу в семью…»

– Я ничего такого не говорил.

– Ну да, ну да…

Я сел на кровать и твердо заявил:

– Я ни в какую семью не пойду.

– Кто тебя будет спрашивать?

– Они обязаны меня спрашивать. Помнишь, нам говорили? Без нашего согласия нас не могут никому отдать, мы же свободные люди.

Валенок, не отвлекаясь от комиксов, снова гоготнул:

– Свободные люди, а гуляем по расписанию.

От злости я чуть было не пнул его по ногам, которые он, развалившись поперек спальни, протянул аж до моей кровати. Подавив в себе этот порыв, я перешагнул через Валенка («Эй, перешагни обратно, а то не вырасту!») и отправился в игровую – придумывать план.