Скоро конец света

Двенадцать лет прожив в баторе, я если еще не все понимал про систему, то многое – чувствовал. Я знал, что наш детдом, со свисающей проводкой в коридорах и ремонтом двадцатилетней давности, не должен был пройти ни одной проверки, но из года в год – проходил. И я знал, почему этого ремонта нет и никогда не будет. Я знал, почему время от времени нас брали в гости мужики типа того Толика, с которым я столкнулся несколько месяцев назад, и знал, что воспиталки тоже все знали. «Детдомовцы всегда воруют!» – предупреждали в администрации любых новых усыновителей. Но что тогда делают все остальные?

Под ногами завибрировал пол, загудели двигатели, пилот объявил о взлете, и я посмотрел в окно иллюминатора: Москва под нами постепенно становилась все меньше и меньше, отдельные дома превратились в неясные очертания, а потом за облаками скрылась и вся Россия. Так я покидал свою страну, покидал систему. На прощание система разбила мою жизнь вдребезги, а потом она же – собрала ее по кусочкам.

Глава 5 How are you feeling?

До конца полета успокоиться не удавалось ни мне, ни родителям. Все казалось, что в любой момент самолет могут посадить, а меня снять с борта. На маленьком экранчике переднего кресла была карта отслеживания нашего полета, и я таращился на нее почти без перерыва, жадно ожидая, когда мы вылетим за пределы России: ну же, ну же, ну же! И даже потом я придумывал разные фантастические способы, как можно посадить самолет на водную гладь или как мы приземлимся в США и вот там дипломатические работники со стороны России меня и схватят.

Даже когда шасси коснулось американской земли, я не верил, что все закончилось. Прежде чем спуститься по трапу, я так сильно вцепился в руку Анны, что у нее побелели костяшки пальцев.

– Ты чего?

– Мне страшно.

– Все позади.

Дальнейшее происходило как под гипнозом: снова аэропорт, мужчина в форме с огромной белозубой улыбкой, проверки документов, «Welcome to the United States» (в этот раз я даже забыл улыбнуться в ответ). Не помню, как дошел до такси, будто переключили кадр: раз – и мы уже в салоне с неприятным сигаретным душком. Веселый таксист пытался разговорить нас, но родители были не в настроении ему отвечать, а я не понимал ни слова, и он в конце концов грустно замолчал.

И вот – дом, который должен стать моим домом. Я оглядел хорошо узнаваемую вереницу одинаковых сайдинговых домов, мимо которых протекала размеренная американская жизнь: девочка-подросток выгуливала длинноухого спаниеля, сосед из дома напротив расчищал дорожку от снега, а на другой стороне улицы двое молодых опрятных парней о чем-то беседовали со старушкой (ой-ой, кажется, мормоны). Все это я воспринимал через странную притупленность чувств, ничто меня не удивляло и не радовало. Мы были уставшими и опустошенными, словно побывали в лапах дементоров, а родители еще и спорили из-за мелочей, срывая раздражение друг на друге и иногда на мне («Оливер, ну что ты стоишь, помоги занести вещи!»).

В доме было свежо и пахло детским шампунем с бабл-гамом. Родители Бруно нас не встречали, но на столе была оставлена записка, из которой я понял только одно слово: «dinner».

Бросив сумки прямо в коридоре, мы разбрелись по комнатам (родители – в свою, я – в свою), где я переоделся в застиранную баторскую пижаму. Когда-то на ней были изображены далматинцы, но со временем рисунок стерся, а синий цвет превратился в бледно-голубой. Потом я уселся на кровать и просидел целую вечность, пялясь в одну точку и ни о чем не думая – до тех пор, пока в дверь не постучали.

Я дернулся, не поняв этого стука, и не сразу сообразил, что нужно сказать: «Да-да» или «Войдите». Забыл, что здесь принято уважать личные границы.

Поднявшись, я сам открыл дверь, и Анна, окинув меня скептическим взглядом, спросила:

– Будешь ужинать?

– Да.

Кажется, она хотела что-то сказать про мою пижаму, но, отчего-то передумав, кивнула и закрыла дверь.

Спускаясь по лестнице в столовую, я услышал их негромкий разговор:

– Надо срочно купить ему новые вещи, в детдомовских он как оборванец.

– Как Оливер Твист, – пошутил Бруно.

– Не смешно! – раздраженно бросила Анна.

Увидев меня, они оба замолчали. На ужин была подошва из мяса, которую Бруно назвал «стейком», и какие-то зеленые ветки, которые Анна назвала «спаржей». Мне не понравилось ни то ни другое: мясо твердое и застревает в зубах, а спаржа на вкус как трава, но я и не думал воротить нос. Батор стирает эти «нравится» и «не нравится» в еде – мы всегда ели то, что дают, особенно на ужин, потому что в следующий раз покормят только утром. Так что я ел, как бродячий пес, все подряд, большими кусками, почти не жуя и быстро глотая, чтобы не чувствовать неприятного вкуса.