Скоро конец света

Мисс Купер начала мне подсказывать:

– What is your name and where are you from?

В голове промелькнул совет Анны: попроси обращаться к тебе как к Оливеру. Я очень долго смотрел на мисс Купер, слишком долго для вопроса об имени, так что она наверняка начала сомневаться, не ошиблись ли, отменив мою умственную отсталость. И когда она уже была готова снова мне что-то подсказать, я заговорил:

– Георгий Воронов. – Заметив удивление, на всякий случай добавил: – This is my name. I’m from Russia.

Нестройный хор детских голосов ответил мне что-то типа: «Привет, Гыорджигы-ы-ы-й».

Я сел за парту на втором рядом, предпоследнюю, по диагонали от Калеба. Он удивленно шикнул мне:

– Hey! What the heck did you say?

– That is my name.

– Гыорджигы-ы-ый?

Отвернувшись, я вздохнул, мысленно утешая сам себе: когда-нибудь они привыкнут.

* * *

Все стали называть меня Гоша. Бруно сначала спросил:

– Может, лучше Джордж?

– Но меня же не так зовут.

– Да, но это как translation, людям будет проще к тебе обращаться…

– Слушай, – раздраженно перебил его я. – У тебя тоже имя странное, но я же не просил вместо него придумать другое!

Мама только смеялась над нашим спором. Конечно, удобно смеяться, когда тебя зовут Анна.

Думаю, Бруно хотел меня переименовать, потому что у него, как и у моих одноклассников, не получалось говорить: «Гоша». Вместо моего имени они произносили «Гощиа», как будто у всех американцев одинаковые проблемы с речевым аппаратом.

Теперь каждое утро, стоя перед зеркалом, я напоминал себе, как меня зовут: «Гоша, Гоша, Гоша». Много-много раз повторял, пока мое имя не начинало казаться правдой. Наверное, какое-то время я существовал безымянно: уже не Оливер, но еще и не Гоша, словно витал в пространстве где-то между брошенным сироткой и обычным мальчиком.

За месяц у меня получилось освоить язык: с Бруно я общался только на английском, с Анной – на русском, да и в школе мне никто не делал поблажек, в лучшем случае произнесут медленней, чем обычно, а в остальном все как для всех, вникай в темы урока, как можешь.

Но и там дела складывались неплохо: я был единственным приезжим из России, так еще и из детского дома – все это создавало вокруг меня неясную ауру привлекательности для других ребят, особенно для девчонок. Лаура, Леа и Люси (типа самые красивые девочки седьмого класса, которые называли свою гламурную группировку 3L) подходили ко мне почти каждую перемену, томно закатывая глаза и улыбаясь перемазанными блеском для губ ртами:

– Ну как твои дела, Гощиа? Тебе нравится у нас?

– Да. – Мне не очень-то хотелось болтать с ними, они были не такими, как Вика, просто глупые пустышки.

– А расскажи что-нибудь про детский дом, там было очень плохо?

– Я ведь уже рассказывал.

– Ну расскажи что-нибудь еще, ну, Гощиа, ну интересно же!

Когда они говорили, я даже не разбирал, кто есть кто. Они казались мне единым организмом: большим розовым трехголовым монстром.

В таких случаях, сам того не понимая, меня спасал Калеб. Заметив, что я говорю с группировкой 3L, он был тут как тут:

– Привет, девчонки! – И небрежно облокачивался плечом на дверцу шкафчика – выглядело уж слишком нарочито.

3L снова закатывали глаза, но уже не томно, а раздраженно, и отходили от нас. Никому не хотелось разговаривать с Калебом – из-за его родителей. И если большинство предпочитали травле игнорирование, то двое громил из восьмого класса – Итан и Джейсон – здорово ему надоедали: обзывали, зажимали в коридорах, плевали в еду, выкидывали его одежду в мусорное ведро, когда у нас была физкультура. Однажды утром мы пришли в школу, а у Калеба через всю дверцу шкафчика несмываемым маркером написано: «Faggot». И что вы думаете, кого заставили отмывать эту надпись? Калеба! Он тогда сказал соцпедагогу:

– Это ведь не я написал.

– Да, – согласился тот темнокожий мужчина в коротких штанишках. – Но я ведь не знаю кто. А отмыть надо.

– Это сделали Итан и Джейсон.

– У тебя есть доказательства? Нет? Ну вот и все.

Посмотрев ему вслед, я задумчиво произнес:

– Как будто и не уезжал из батора.

Калеб, взяв ведро с мыльной водой и тряпку, любезно предоставленные уборщиком, хмыкнул:

– Тебя-то здесь все любят.

– Может, тебе не стоит это так демонстрировать?

– Что демонстрировать?

– Ну так лезть к девчонкам. Это всех смешит еще больше.

– Мне правда нравится Лаура.

– Как ты их отличаешь?

Калеб отбросил тряпку и хмуро посмотрел на меня.

– Тебе не понять, что значит любить ту, с кем никогда не сможешь быть.

Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться: мы точно о Лауре?

Но Калеб был не прав: я прекрасно его понимал.

В феврале мы с Викой впервые связались друг с другом по скайпу – к этому моменту она уже официально жила в семье Бориса Ивановича и тети Оли. Мы болтали почти три часа: сначала я рассказал ей про Америку, Анну и Бруно, Калеба, школьную жизнь, ну и про то, что я теперь «Гощиа» и «Гиоги». Потом она рассказывала, как устроилась в семье, перевелась в гимназию, начала ходить в кружок для юных журналистов, заниматься бальными танцами и «активной гражданской деятельностью».

– Чем-чем? – переспросил я.