Скованный

Ковбой Дэнни. Счастливчик Дэнни. Он нежно берет Диану за руки и помогает ей встать. Он разворачивает ее и наклоняется раком. Тонкая полоска трусиков, врезающаяся в ее промежность и скрывающая самое сладкое, была отодвинута. Он вставляет ей и чувства сразу же накрывают Диану.

Томаса нет — он в прошлом.

6

Паника. Четыре утра не такое уж заманчивое время, чтобы проснуться от кошмаров. Однако Томас открывает глаза. Он глубоко дышит. Совсем недавно его тело разрывали на куски какие-то дикие птицы, похожие на воронов, но только более мрачные. Они не кружили вокруг него, не издавали ехидных звуков — они просто вцепились в плоть и начали есть ее. Струи крови бились ключом из его живота, рук и ног, но убежать было невозможно. Тело стало тяжелым, едва гибким и невероятно медленным. Томас барахтался в спецэффектах красного тумана и замедленной съемки, пока птицы-людоеды нагло вытаскивали его кишки и растаскивали по всей округе.

— Мм, как же вкусно, — говорила одна птица.

— Это божественно, — с набитым ртом отвечала вторая.

— А может проснуться? — спросила третья и все остальные с удивлением оглянулись на нее, хором закричав:

— Что?!

И Томас проснулся.

Головная боль бестактно бьет по внутренней стороне черепа. Какое-то невнятное чувство стыда и угрызений совести разгорается в его горле. Эта комната кажется подозрительной. Или он что-то сделал не так, что-то забыл?

Он забыл свои обещания.

Бросив взгляд на фотографию на стене, он понял, что он ощущает чувство присутствия кого-то еще…

— В твоей голове… — напевала Элли и хихикала.

Нет, другого. Если сказать вернее, чувство отсутствия.

Томас с размаху хлопает по тому месту, где согласно порядку вчерашнего засыпания лежал Итон, но вместо мягкой и теплой плоти, которая замычала бы после этого и зашевелилась, он чувствует твердость продавившегося дивана. Итона нет. Теперь он уверен в этом.

— А может его не было никогда, пап?

— Ты проснулась? Спи давай.

Томас с трудом отгоняет сон от глаз и дряхлого тела. Он чувствует себя так, будто несколько экскаваторов проехались по нему, при этом его засыпали песком, раздавили голову, и видимо кто-то из работяг решил его обоссать. Но куда же он мог пропасть, этот загадочный Итон Спаркс. Удивительный Итон Спаркс.

Итон Спаркс — Бог Итонов Спарксов.

Даже если Итона зовут не Итон Спаркс.

Томас поднимается на ноги и решает почесать задницу. Несколько раз прибалдев, он подносит указательный и средний пальцы к носу и аккуратно нюхает. На лице вырисовывается гримаса отвращения.

— Да этот чудак видимо посрать пошел, — шепчет он сам себе на пути к туалету.

Он дергает ручку толчка. Дверь открывается и он произносит шепотом:

— Эй, Итон! Ты срешь?

Молчание, значит, сам Томас может зайти и сделать свои дела. Он просачиваются в приоткрытую щелочку между дверью и проемом, находит толчок, поднимает крышку и начинает ссать. Блаженное чувство кайфа прокатилось от яиц от кадыка. Мурашки заставили вздрогнуть лобковую и грудную волосню. По какой-то неведомой привычке, он поворачивает голову налево, в сторону ванной, и прижимает ее к плечу.

Сначала все было ок, но когда Томас зевнул и открыл глаза, он еще и обосрался.

Шаткое, темное пятно, до боли знакомое, до ужаса неузнаваемое. Нет, это что-то бледное, что-то чужое и сломанное. Это не Итон Спаркс. Итон Спаркс жив. А эта мошонка, висящая на веревке, просто ужасный сон. Это сон во сне. Может быть, в еще одном сне.

Сон эти или не сон, но висельник выглядит вполне реально.

Нет, он смутно похож на Итона, но это не Итон.

— А кто еще это может быть, папуль?

— Твою мать. Нет, это сон. Это сон! Это сон! Это сон…

Томас начинает отчаянно тереть глаза и бить себя по лицу.

— Это сон это сон это сон это сон это сон это сон!

Шлепки следуют друг за другом — Томас хреначит пощечины одна за другой и как будто даже радуется этому. Он щипает себя за ноги и бьет кулаком по лбу, но он не открывает глаза и не просыпается. Сквозь туманную пелену и два нависающих века не проглядывается потолок.

— Пап, это не сон…

— Твою мать.

Томас сжимает зубы. Сильно. Ему кажется, что слезы вот-вот порвут его щеки и вырвутся наружу мощным безжалостным потоком, таким, каким обычно поливают заключенных. Но он не заплакал, и даже когда дал себе слабину все равно не заплакал. Почему-то при мысли о том, что он не может дать волю чувствам, или же чувств этих просто нет, ему стало легче.

— Итон сдох, — твердо сказал он.

— Да, пап, и тебе не жалко?

— Я не знаю…

Томас садится на унитаз и бесчувственно пялится на его тело. Оно до сих пор шатается, может, он даже жив. Но что-то достаточно очевидное, чтобы придать этому значение, все-таки выдает его. Он мертв. И это понятно даже тупоголовому, полураздетому, только проснувшемуся Томас Клаусу.

Итон одет прилично, на работу он так не одевался никогда. На нем натянуты приличные брюки неплохого фасона, пиджак из той же категории и даже… Вау! Галстук!

Томас сидел в оцепенении.

Белая рубашка скорее холодильник, нежели рубашка. Таких чистых Томас не видел на нем никогда. И прическа!

— Твою мать, он даже расчесался.