Скованный Прометей

— Да пёс его знает, — пожал плечами грамматик[43] наёмников, этолиец по имени Главк, муж лет тридцати, загорелый дочерна, что твой эфиоп, — вроде всё. Говорят, Каллий лёг под афинян, а Филиппу будто бы насрать.

— Да ладно? — недоверчиво отстранился вопрошавший, мужчина одних лет с этолийцем, но выглядевший старше, чему виной была приметная седая прядь в волосах. — Чего тогда Филипп в позапрошлом годе так за неё бодался?

— Так, это как? Ты там был?

— Не, рассказывали.

— Ты, Патрон, больше слушай досужих болтунов. Плевал Филипп на эту вашу Эвбею, ему фракийские дела важнее.

— Ага, плевал, щас, — влез в разговор наёмник, подошедший с Патроном, — если бы плевал, хрен бы послал Пармениона. Парменион ему кто? Правая рука!

— И много ли македонян царь послал на Эвбею с Парменионом? — насмешливо спросил Главк и сам же ответил, — ни одного!

— Эврилоха ещё, — напомнил Патрон.

Несколько человек, подошедших послушать, засмеялись.

— Ну да, вот рать-то великая, целых два стратега!

В начале лета пришли новости, что большое македонское войско стоит лагерем возле Кардии. Знатоки сразу же "раскусили" намерения Македонянина:

— Ну вот видите, стало быть, Филипп снова будет за Херсонес Фракийский с афинскими клерухами[44] перетирать. Как в том году. Скоро, братья, работа будет.

— А ты, Главк, за кого встанешь? За афинян или Филиппа?

— Да мне как-то насрать. Кто больше заплатит.

Патрон, услышав эти слова, поморщился и сплюнул.

— А я вот, братья, думаю, что к афинянам идти не стоит, — подал голос другой наёмник.

— С чего бы это? — спросил Патрон.

— Вы слыхали, Демосфен недавно орал, что, мол, наёмникам надо платить не больше двух оболов в день, как гребцам. Дескать, денег в казне мало.

— Чего-о?! А не пошёл бы он Кербера за хвост дёргать?! — возмутился кто-то в толпе.

— Тю, Кербер! Пусть лучше Македонянина за хвост дёрнет! — насмешливо заявил Патрон, — если не сдриснет!

— Как бы сам Македонянин не сдриснул.

Патрон поискал глазами говорившего.

— Это кто тут такой борзый? Иди-ка сюда!

— Оставь его, Патрон, — сказал Главк, — пойдём лучше, промочим горло.

Тот пожал плечами. Вдвоём они начали проталкиваться из собравшейся толпы, где все, стараясь перекричать друг друга, обсуждали перспективы заработка.

— Эй, Патрон! — окликнули вслед, — а что ты год назад не пошёл на Эвбею, когда Эврилох предлагал драхму?

Тот не ответил, а вопрошавшего одёрнули:

— Ты чего дурень? Не знаешь, что ли? Он же фокеец. И на Крокусовом поле был, сопляком ещё. Еле спасся. Никогда он к македонянам не пойдёт. Ни за драхму, ни за талант.

— А-а…

— Вот то-то оно.

Через несколько дней так всех интриговавшее поведение Филиппа прояснилось. Зашедший на Тенар купец огорошил всех новостью, что македонское войско выступило к Боспору Фракийскому.

— Не иначе, на Перинф, — авторитетно заявил Главк, которого не зря избрали грамматиком и доверили ему ситархию, "хлебную казну" — боги одарили его не только крепким сложением, но и недюжинным умом.

— Это почему?

— Так в Дельфы не ходи — ему же Боспор нужен. Будет под ним пролив, считай всё одно, что ещё одну Пангею взял. Только там золото в горе, его ещё добыть надо, а тут кораблики снуют по морю, туда-сюда. Захотел — открыл пролив, не захотел — закрыл. Сколько пошлину назначил, столько и заплатят. А не заплатят — кое-кто с голодухи так взвоет, что в Афинах головы полетят.

— Так Перинф же не на проливе.

— Верно. На проливе Византий. Но чтобы до него добраться, сначала нужно взять Перинф.

— А чего он ждал-то тогда возле Кардии? — спросил кто-то недоумённо, — афинян дурил? Как по мне, так просто время зря терял.

— Это всё оттого, — важно пояснил купец, привёзший новости, — что македонские цари в месяце десии войны не начинают. Примета дурная. Десий ихний, это по-нашему таргелион. Вот он и ждал, пока месяц несчастливый кончится.

Последующие вестники слова купца подтвердили. Филипп с тридцатитысячным войском осадил Перинф, один из трёх последних независимых городов на берегах Пропонтиды. Аристогейтон тут же перестал здороваться с Агафоном. Не иначе, хотел этим изобразить благородное возмущение коварством Филиппа, да только забыл, что здесь такой игры не ценят, только насмешки и приобрёл.

Агафон, ко всеобщему удивлению, обществу ничего не предложил. Люди начали шептаться, что он, похоже, набирать войско и не будет. Не иначе, приехал всего лишь за афинскими ксенагами следить. Афиняне тоже ничего не предпринимали, а родосец Ликомед, про которого знали, что он служит персам и водит дружбу с братьями Ментором и Мемноном, и вовсе уехал.

Вскоре на мысе появился ещё один афинянин — Аполлодор. Вот он и начал торг, да такой, что все ахнули — сразу же предложил семь оболов. Мистофоры, обалдев от неслыханной щедрости, выстроились в очередь. Самые бывалые спрашивали друг друга — в чём подвох? Впрочем, это очень быстро выяснилось. Аполлодор не говорил, какова цель предприятия. Даже туманных обмолвок не допускал и это очень настораживало. Число охотников мигом поубавилось.

— Это у кого такие деньжищи-то?

— У персов, у кого же ещё.

— А что сейчас у персов-то? Кто слышал?