Сковородка судного дня

Где-то там, далеко, музыканты ждали сигнала. В принципе, давать его должен был бургомистр, которого с нами не было. Тишина становилась гнетущей и почти тревожной. Без музыки нельзя, никак. Мартуська рядом со мной пошатнулась. Ну же, мы не сможем долго сохранять предписанное ритуалом молчание.

– Псячья дрянь! – разнесся звонкий детский крик. – Музыка!

Бум-бум-бум! К негромкому барабанному бою присоединилась труба. Фа-а-а-ам… Медленный ритм, шаг с перехлестом, бум, шаг, чуть быстрее, еще, еще…

– А у Зеньки кривые ноги! – прокричала чернявая Ежинка и сплюнула.

– Ежинка – грязнуля! Тьфу!

У обеих панн на ленточках теперь болталось по бусине.

– У Франчишки грудь волосатая! – пискнула Мартуська и тоже плюнула, у нее на блузке расплылось пятно слюны.

– Дурочка, – сказала я ей, – и брехушка.

Две бусины за два обзывательства. Хитрость в том, чтобы ругательства были правдой, иначе не сработает. Да, в мире все равновесно устроено, и за все медоточие, которое льется нам в уши на протяжении года, мы сейчас должны злоречием отплатить. Дальше можно было не прислушиваться. Все орали одновременно.

– У той ужасные волосы, как пакля, – попробовала Яська, – а блондинка в синей блузке косит.

– Злоязыкая фаханка, – похвалила я подругу, получив всего один шарик, потому что не фаханка. – Крыса!

– Необразованная пейзанка! Неуч! Драчунья!

Интересно, до панны-секретарши дойдет, что ругаться не только на присутствующих можно? Потому что повторяться тоже нельзя, и взаимные хороводные обзывательства довольно скоро иссякнут. Все это знают, сейчас просто возможностью безнаказанно яд сцедить пользуются. Потому что обижаться нельзя.

– Моравянка к себе мужика приворожила! – прокричал кто-то.

– А тебе завидно! – отбрила я и сплюнула бусину: значит, правда. – Мармадюк – тот еще кобель! Ни одной юбки не пропустит, ни простой, ни волшебной! Попугай! Сластолюб! Потаскун!

– Караколь – трус и мямля! – Я удивленно посмотрела на Ясну, она хихикнула. – Моравянку соблазнить не смог, ничтожество! Фахан! Плакса! Драный нетопырь!

На груди крыски бусин было больше, чем на моей. Мы кружились, разгоряченные девичьи личики кривились, рты выплевывали янтарные шарики и гадкие слова. Общая тема обиды на сильный пол, на недоданное и недосказанное, неподаренное и непонятое объединила нас так, как никогда раньше.

– Два года как барашек за мамкой ходил, – жаловалась Франчишка, – а пока сама его на мешки с репой не завалила… тьфу!

«Маринованной репы в этом году есть не буду», – решила я мельком и стала ругать столичное начальство.

– Налоги повысили. Мздоимцы, сами там на золоте… Ой, мы тоже на золоте колбаски жарим… Проклятый Мармадюк, так бы и заехала сковородкой…

– Думаю, он нарочно подставился. Слышь, Адель, – болтун изображал дамское контральто, – раз у нас теперь не обряд, а исповедь для поправления душевного здоровья…

– Ты меня отвлекаешь, Болтун. О, засчитано. Заткнись, ты, бестолковая железка. Ничего не знаешь, ни о ком. Бестолочь просто.

– От бестолочи слышу! Тоже мне, золотая кость, голубая кровь! Сидит в каком-то захолустье, сковородкой машет, даже не подумала, что за артефакт, откуда. Может, его тебе дали для чего-то большего, чем приготовления набитого в кишки фарша! Ты даже не выяснила, кто дал! Потому что дура и трусиха! Прикрываешься своим статусом Берегини, как слизняк виноградным листиком! Думаешь, ты прямо такая незаменимая? Да сейчас! Тебя, дуру, на вырост в трактире заперли, чтобы, когда время придет, картой разыграть! Мармадюк это сразу понял, еще когда златорогий олень в мальчишку обратился. Его ведь тебе на замену прислали, тебе! Ты больше Лимбургу не нужна.

– Безумный кусок дрянного металла, раб шута, ничтожество, подделка!

– Это ты подделка, Мармадель, ты! Не на своем месте девица пыжится!

– А ты – мерзавец, как вся ваша вышняя братия! Играете человеческими судьбами, будто мы вам шахматные фигурки. От скуки, от того, что жизни ваши бесконечны и бессодержательны. Не для того вас пан Спящий над нами поставил! Он…

Я споткнулась, налетела на Мартуську, девочка меня поддержала:

– А здоровы вы ругаться, панна-хозяйка, недаром столько лет в Медоточие корону получали.

Я растерянно заозиралась. Над верхушками пылающих огнем камней парили обе луны. Хоровод закончился, девушки, кто присев, а кто и вовсе растянувшись на земле, приводили в порядок дыхание, косились, оценивая добычу соседок.

– Вот этот конкретный обряд мне совсем не понравился. – Ясна, на шее которой болталось трехслойное ожерелье, согнулась и уперлась ладонями в колени. – Непристойный, позорный, нелепый обычай. Особенно гадко, что половина этих… юных горожанок умудрились мне свои бусины подсунуть. Слюнявые бусины… В чужой слюне…

– Это от уважения к твоему статусу, – попыталась я подольститься. – Тем более ты ведь мне их отдашь, правда?

– И не подумаю. – Тонкие пальчики любовно огладили ожерелье, как-то и брезгливость позабылась. – Некий… милорд обещал всем, что медовая королева выберет себе супруга.

– Так он переобещал?