Ну, это она от бессилия и злобы ругается. Въездную визу дочери профессора Бенешевича и внучке профессора Зелинского глава польского консульского отдела Адам Зелезинский проставил буквально через час, то есть собственноручно и без малейшей заминки. Да и меня, то есть ее мужа, не забыл, с видимым удовольствием поздравил, а едва узнав, что я инженер-электрик - не стал слушать возражений, написал рекомендательное письмо своему знакомому, в Варшавский политех.
Как вышли, Саша не выдержала, в слезах бросилась ко мне на шею прямо на крыльце посольства:
- Поверить не могу!
- Ну все, все! - я шутливо раздул ее выбившиеся из-под шляпки локоны. - Только не плачь! Еще два денька в поезде, и доберемся до Варшавы. А потом сразу рванем в Берлин, покажу тебе Wertheim!***** Ей-ей, тебе там понравится, я точно знаю!
Лучше бы я тогда промолчал!
6. Не прощаясь.
Москва - Баку. Лето 1931 года (год и один месяц с р.н.м.)
У ограды ревет корова. Она требует трех вещей: свежей травы, солнца и секса. Ревет она упрямо, забирая все выше, вытягивает от привязи морду и глупо таращит глаза. С таким откровенным характером ей легко живется на свете. А вот нам с Сашей - тяжело. Позади городок Тихорецк и пять верст пыльной дороги, вьющейся по выжженной солнцем степи. Впереди, за заваленными наземь жердями ограды, несколько нелепых сараев. Не видно ни указателя, ни вывески, ни одного живого человека.
- Эге-гей! - заорал я во всю мочь. - Есть тут кто живой?
В ответ - рев коровы. Она тут за главную.
- Мы часом дорогой не ошиблись? - осторожно поинтересовалась Александра.
- Вроде не должны, - приподняв шляпу, я поскреб давно не мытый затылок. - Тут дорога-то всего одна. Вот же, глянь сама! Там, за поворотом, калиточка виднеется, как раз возле нее нас ночью часовой и пугал.
- И куда этот кретин провалился?
- Сейчас посмотрим...
- Только осторожно, ради Бога! Пальнет еще!
- Этот может!
Мы подошли ближе. Ночью на пятачок у калитки светил со столба карбидный фонарь, невдалеке перекликались полупьяные голоса, в ногах крутилась, пытаясь ухватить меня на икры, злобная собаченция. А отмороженный на всю голову красноармеец заведенно, как граммофон, талдычил прямо в лицо: "никого пущать не велено! Кто подойдет ближе, чем на сто шагов, того буду застреливать!" Теперь же, под светом раннего утра, тут не оказалось никого. Толкнув незапертую калитку, я добрался до дверей главного сарая. Постучался, сперва легко, костяшками пальцев по табличке "Укрповпрушлях", потом вдарил кулаком, по филенке, под конец - с ноги, в полный размах и куда попадет.
- Они что, вымерли все?
- Может на квартиру в Тихорецк вернемся? - предложила Саша. - Всего-то три версты.
- А смысл бегать туда сюда? - расстроился я. - Проще на ступеньках в дверям привалиться, да подремать. Все равно рано или поздно кто-то, да придет.
- Хоть так, - легко согласилась супруга. - Страсть как спать хочется!