Скрепы нового мира

Хотя слово «как» тут неуместно. Турция летом, пусть даже в 1931-ом, и есть самый настоящий курорт. Конечно, не светские Канны, тем более, не сияющий огнями колоссальных отелей оллклюзив 21-го века. Просто ленивая, сытая, спокойная страна — особенно если не забредать в трущобы. Днем мы валялись на пляжах Принкипо, бразгались в ласковом Мраморном море, пили вино и львиное молоко[195] в местных ресторанчиках. По вечерам, когда спадала жара, Александра таскала меня по променаду, освоившись там с последними веяниями моды — учинила набег на бутики и лавчонки Константинополя. Шок и трепет; после тотального советского дефицита любящему мужу нелегко выжить в городе доступного изобилия.

Тогда же, легко и без проволочек, разрешился вопрос с документами. Свои, на имя Хорста Киркхмайера, я просто-напросто выкопал из тайника во дворе дома, в котором Лев Троцкий держал оборону против боевиков Сырцова; теперь там небольшой частный музей. Было смешно увидеть в числе экспонатов стол, за которым когда-то ужинал, стул, на котором сидел. Мороз продрал по коже при виде избитых пулями стен и ступеней лестницы на второй этаж. Витрина же с бумагами откровенно напугала — там, под стеклом, на самом видном месте, лежал накиданный когда-то мной эскиз мины и пояснения к нему. Шутки в сторону, образец почерка на такой улике — достаточный повод навсегда прекратить писать по-русски.

Александру удалось легализовать вполне официальным путем. Мы с ней заявились в германское консульство с жалостливым рассказом об украденных на рынке документах. Я размахивал своим рейхпаспортом с фейковой въездной визой, аусвайсом и магистратским брачным контрактом, Саша интеллигентно промокала платочком уголки глаз; обычное дело для любой эпохи. Моего свидетельства оказалось вполне достаточно, клерк без лишних вопросов содрал штраф за утерю и выписал временный проездной документ. При всей внешней неказистости — его вполне хватило для пересечения транзитных границ, таким образом, до Берлина мы доехали с полным комфортом.

… Скрип несмазанной петли оборвал воспоминания.

В руках вышедшего со склада конторщика — неотвратимая как смертный приговор охапка писем. Еще три шага, и будет поздно… прочь, прочь наваждение! Побывать на краю света и тьмы, пройти через тюрьму, лагерь, множество смертельных переделок, а тут… мои руки сами собой вцепились в перила, давя мальчишеское желание сбежать, спрятаться за незнанием от вороха непривычных полусемейных проблем. Нельзя терять лицо перед самим собой. Отыгрывать обязательства перед Мартой придется до конца.

Я стоически принял под счет письма, сдул пыль с американских штемпелей. Расплатился за хранение и позволил конторщику стянуть все конверты шпагатом в аккуратную пачку. Затем — пошел искать тихое место.

Свободная от мамашек с колясками скамья нашлась неподалеку, в Беклер-парке. Не меньше четверти часа я вдумчиво раскладывал конверты по датам. Первые три, самые пухлые, наверняка с борта трансатлантического «Альберта Баллина», там прощупывается множество листов и ворох чувств. Последнее, от июля прошлого года, совсем тонкое. Нью-Йоркский почтмейстер погасил марку как раз в день уничтожения Сталина и рождения нового мира.

Читать переписку с начала или с конца? Странный вопрос! Я поднял июльский конверт и торопливо дернул край. Кружась как осенний лист, на колени скользнула фотография. Моя Марта. Она еще больше округлилась бюстом, то есть, согласно местным стереотипам, расцвела. Хотя осталась прежнему красива, этого не отнять.

На обороте скупые, ломающиеся строчки:

«Верю, ты не сгинул в своей холодной России.

Я люблю тебя, но я вышла замуж. Прости.

Завтра мы уезжаем в Хьюстон.

P.S. Нашего сына я назвала Алексом»

Сердце кольнула ревность и зависть. Кольнула резко, больно, но и только, чего-то подобного я всегда боялся и ждал. Уже не моя Марта — неимоверно практичная девочка, она все решила сама, за себя, за меня, за сына… щедрый прощальный подарок. Запутанный клубок житейских проблем развернулся в удобную для сматывания нить.

Разложенный на скамье пасьянс потерял всякий смыл. Было бы здорово устроиться у камина, в глубоком мягком кресле, со стаканчиком в руке, и неторопливо, по одному, кидать в жадное пламя письма. Пить сладкий ром и смотреть, как рассыпаются в пепле ставшие ненужными мечты, чувства, желания.

Жаль, нет в нашей арендованной квартирке камина, да и Александра, верно, не оценит мою ностальгию. Быстрыми движениями я с сгреб конверты в стопку, обвязал, надежно, крест-накрест. Подобрал булыжник, подсунул его под шпагат. До Ландвер-канала всего несколько шагов, миг, и тяжкий груз двух прошедших лет летит в в глубину. Вода смоет с бумаги чернила, растворит их в себе, вынесет в безбрежный мировой океан. И когда-нибудь их ничтожная частичка, верно, найдет Марту в далеком Хьюстоне.