Скрещение судеб

Есть и иные записи этой встречи Цветаевой и Ахматовой, и тоже со слов самой Анны Андреевны, и в каких-то деталях эти записи схожи, в каких-то несхожи, как и всегда это бывает, когда записи ведут разные люди в разное время и рассказчик что-то забудет, что-то прибавит…

Марина Ивановна об их встрече ничего не написала, а Ахматова в 1962 году:

«Наша первая и последняя двухдневная встреча произошла в июне 1941 г. на Большой Ордынке, 17, в квартире Ардовых (день первый) и в Марьиной роще у Н. И. Харджиева (день второй и последний). Страшно думать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-лет/ней/ любви, кот/орая/ оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно. Сейчас, когда она вернулась в свою Москву такой королевой и уже навсегда (не так, как та, с кот/орой/ она любила себя сравнивать, т. е. с арапчонком и обезьянкой в французском платье т. е. decolleté grande garde[92]), мне хочется просто, «без легенды вспомнить эти Два дня».

По версии Али, Марина Ивановна переписывала для Анны Андреевны некоторые стихи, особенно понравившиеся ей, и, кроме того, подарила типографские оттиски «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца». Но о «Поэме Воздуха» Аля не упоминает, она, между прочим, не любила и не понимала эту поэму, не упоминает она также и о том, что Анна Андреевна читала Марине Ивановне «Поэму без героя», над которой в то время работала. А в записях самой Анны Андреевны говорится:

«Когда в июне 1941 г. я прочла М.Ц. кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро», очевидно полагая, что поэма — мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, м. б., боролась в эмиграции, как с старомодным хламом. Время показало, что это не так»[93].

Может быть, именно этой ахматовской поэме, в которой вереницей проходят тени людей, «живших и бывших», людей, наделенных всеми их страстями, пороками и добродетелями, земной их правдой и неправдой, людей своего времени, своей эпохи, — Марина Ивановна и хотела противопоставить «Поэму Воздуха» и переписала ее за ночь. Поэму безлюдную, где даже нет теней!.. Поэму нетутошнюю, освобожденную от всего земного, поэму безвременную, поэму воздуха, поэму безвоздушного пространства, поэму пустоты.

Та Оптина пустынь,
Отдавшая — даже звон.
Душа без прослойки
Чувств. Голая, как феллах.

Поэт стремительно отрывается от всего земного, от самой земли и уносится ввысь, в небо, ввинчиваясь в облака, преодолевая, пробивая воздушное пространство слой за слоем, туда —

В полную неведомость
Часа и страны.
В полную невидимость
Даже на тени.

Туда — где «больше не звучу», туда — где «больше не дышу», туда — где ничего, туда — в космическую пустоту…

Когда я писала эти строки, мне так хотелось добавить, что тогда на Конюшках Марина Ивановна говорила, что написала эту поэму для того, чтобы «опробовать смерть…». Но, как уже упоминалось, тетрадь, где она делала пометки на полях, — пропала! В записях своих я ничего обнаружить не смогла, довериться же каким-то зыбким воспоминаниям сорокалетней давности и приписать эти слова Марине Ивановне — не смела. Знакомые же уверяли, что поэма эта о полете Линдберга, о полете автора с ним в бесконечную высь! И подпись гласит: «1927. Медон, в дни Линдберга». Сама же я поэму эту не воспринимала, она отпугивала меня какой-то жесткой марсианской пустотой… Да, действительно, писалась поэма в те дни, когда Линдберг совершил свой полет, но повод для написания этой поэмы и смысл ее был иным… «Опробовать смерть» — может, и правда эти слова были произнесены, но в той тетради — «бродяге», которая вернулась ко мне спустя сорок два года, в 1990, говорится иначе:

«Эта поэма написана в ответ на вопрос одной ясновидящей молодой больной (Веры Аренской[94], сестры Юрия Завадского).

— Марина, как я буду умирать?
Отсюда: —…дыра бездонная
Легкого, пораженного
Вечностью.

Эта поэма, как многие мои вещи, написана — чтобы узнать…»

В своей неизбывной, неутолимой жажде перелюбить все любови, перечувствовать все чувства, познать все, что дозволено человеку за короткий срок его пребывания на земле, — здесь, в этой поэме Марина Ивановна преступает и черту дозволенного… И в одном месте на полях пишет: «В СМЕРТИ НЕ ВСЕ НОВО».

О, еще в котельной
Тела — «легче пуха!»
Старая потеря
Тела через ухо…

«NB! Смысл: Еще тогда в котле тела, мы это чувство знаем. Здесь как в предыдущих созвучных строках (Старая потеря — тела через воду) — узнавание. В смерти не все ново».