Скрещение судеб

Чистка училища началась еще весной, тогда был уволен прекрасный преподаватель живописи, пришел приказ «сверху» — отстранить от педагогической работы, ибо во время войны он попал в плен… Теперь была очередь Али, но директор училища, завуч не хотели с ней расставаться, она была находкой для училища, она бралась за любую работу и всегда всех выручала и улаживала конфликты со студентами, да и потом найти другого преподавателя графики в Рязани было невозможно. Продолжать держать ее на работе, несмотря на приказ министерства, видно помогало то обстоятельство, что в данный момент она числилась официально все же не педагогом, а секретарем.

5 сентября она пишет: «…Дорогой Борис! Прости за глупый каламбур, но — все твои переводы, хороши, а последний — лучше всех. Не знаю, правильно ли я поступила, тут же, «тем же шагом», как говорят французы, сбегав в магазин и купив себе пальто. Правильно или нет, но это было какое-то непреодолимое душевное движение, и даже сильней, чем движение. Потом, когда я его уже купила и надела, я стала себя убеждать, что так и нужно было сделать: пальто ведь нет, совсем никакого, и подарить его мне может только чудо, а чудо — вот оно, и значит — все правильно…»

«У меня нового — кроме пальто — нет ничего. — Пишет она в том же письме Борису Леонидовичу. — Распоряжение остается в силе, что касается меня, то я пока работаю на прежнем месте, что и как будет дальше, — не знаю…»

А учебный год уже начался.

— Я только вернулся из пионерского лагеря, где весь август был вожатым, и меня удивило, что в расписании нет уроков графики, — рассказывал Анатолий Фокин. — А тут мы идем, трое студентов из нашей мастерской, с четвертого курса, и во дворе училища встречаем Ариадну Сергеевну. Она плохо выглядела, вид у нее был удрученный. Мы спросили ее, когда она приступит к занятиям, почему нет в расписании ее уроков? Она ничего не ответила, только обняла нас молча, каждого поцеловала и ушла, по лицу у нее текли слезы… Мы сразу поняли — что-то стряслось. Вечером встретились с Таей. Она нам сказала о приказе министерства. Только тогда мы и узнали, что Ариадна Сергеевна была репрессирована… Тая и мне не говорила об этом. Для нас потерять Ариадну Сергеевну было трагедией, мы буквально боготворили ее. Мы стали ее просить заходить к нам в мастерскую, как и раньше, не бросать нас. И она после работы в канцелярии приходила и уроки нелегально продолжались. Директор и завуч знали об этом, они все надеялись, что удастся восстановить ее в прежней должности. Ей дали командировку в Москву; кто-то в Союзе писателей обещал ей помочь и еще обещал помочь поэт Жаров…

13 октября Жаров приезжает в Рязань на празднование 30-летия комсомола. Аля разыскивает его, напоминает о себе и чуть позже сообщает Борису Леонидовичу: «Жаров оказался по отношению ко мне необычайно отзывчивым, сделал все, что нужно, на работе меня восстановили, в январе прибавят, может быть, и уроки графики, рублей на десять в месяц, и то хлеб…»

В эти же дни Аля получает машинописный экземпляр «Доктора Живаго». Она читает, перечитывает, она увлечена книгой и в конце ноября посылает Борису Леонидовичу письмо-рецензию, в которой столько тонких и верных замечаний. И еще она пишет ему: «У меня есть мечта, по обстоятельствам моим не очень выполнимая, — мне бы хотелось иллюстрировать ее (книгу «Доктор Живаго»), не совсем так, как обычно, по всем правилам, «оформляются» книги, то есть обложки, форзац и т. д., а сделать несколько рисунков пером, попытаться легко прикрепить к бумаге образы, как они мерещатся, уловить их, понимаешь? Может быть, и даже наверное, это было бы не твое и не то — впрочем, почему «даже наверно»? Как раз может оказаться и твоим, и тем самым…»

А год 1948-й, вольный год, идет к концу. И вольных дней Але остается совсем уже немного!

Теперь я знаю от Таи и Анатолия Фокиных, что 1949-й Аля встречала в училище. Был вечер. А потом они пошли ее провожать и немного погуляли. Валил снег и было сказочно красиво и она вспоминала разные встречи Нового года и в детстве, и во Франции, и даже в заключении.

Может, бродя по заваленным снегом ночным улицам Рязани с этой милой молодой парой, так привязавшейся к ней, ей было легко и она забылась, а может, щемила тоска и страшно ей было переступать порог этого нового года… Ходили уже упорные слухи о том, что сажают повторно тех, кто отбыл однажды свой срок…

И пройдет совсем немного времени и арестуют в их училище преподавателя истории искусства, который, как и Аля, долгие годы провел в лагерях. Фокин мне говорил: