Скриба

Потом он вспомнил, как они познакомились. Ему сразу понравились ее достойный вид, янтарные глаза и пышные волосы, благодаря чему она выгодно отличалась от толстых и румяных жительниц Фульды, но окончательно покорили его храбрость девушки, ее порывистый, горячий нрав. В отличие от любого нормального мужчины то, что Тереза умела читать, не отталкивало его, а привлекало. Ему нравилось, как внимательно она слушает, да он и сам с удовольствием слушал ее рассказы о родном Константинополе.

И вот теперь он тут, рядом с ней, готовый помочь в этом странном деле, где непонятно, что – правда, а что – ложь.

27

Когда голоса разбудили Горгиаса, уже стемнело. Ему хватило времени лишь что-то на себя набросить и спрятаться. Второпях он ударился культей и чуть не вскрикнул от боли. Скрючившись, как мог, он молил Господа о защите. Вскоре голоса приблизились, и он понял, что пришельцев двое, а затем, в колеблющемся свете факелов, разглядел их: один был высокий и белокурый, второй по виду похож на священника. Войдя в хижину, они стали заглядывать во все углы, отбрасывая попадавшиеся под ноги предметы. В какой-то момент светловолосый подошел к Горгиасу почти вплотную, и тот уже думал, его вот-вот обнаружат, но неизвестный неожиданно повернулся, сделал знак священнику, оба скинули с плеч мешки, поставили их в нескольких шагах от его укрытия и растворились в ночи.

Подождав и убедившись, что возвращаться никто не собирается, Горгиас высунул голову и уставился на едва различимые в темноте мешки. Вдруг один из них зашевелился, и Горгиас, вздрогнув, снова спрятался. А вдруг там какой-нибудь раненый зверь, подумал он и, решив проверить, осторожно приблизился к ним.

Двигался он с трудом. За последнюю неделю с рукой стало так плохо, что несколько дней он пролежал без еды, не в силах подняться, в ожидании скорой смерти. Если бы силы позволили, он возвратился бы в Вюрцбург, но лихорадка вконец измотала его.

Добравшись до мешков, он потрогал один сначала палкой, затем рукой – внутри опять кто-то зашевелился и раздался слабый жалобный звук. Горгиас отступил, но звук, похожий на стон, повторился. Перепуганный, он раскрыл мешки, и глаза у него чуть не вылезли из орбит – перед ним, с кляпами во рту, лежали дочери Уилфреда.

Горгиас тут же освободил их от веревок, приподнял ту, у которой глаза были открыты, и похлопал по щекам ту, которая, похоже, спала, однако никакой реакции не последовало. Он подумал, что девочка мертва, и слегка приподнял ее за подбородок, как вдруг малышка закашлялась, расплакалась и, всхлипывая, стала звать отца. Горгиас понял, что если те двое их услышат, то непременно вернутся и убьют всех троих, поэтому схватил девочек в охапку и укрылся в одной из подземных галерей в надежде, что каменные своды заглушат детский плач. Однако успокаивать их не пришлось – они погрузились в какой-то необычно глубокий сон и проспали до самого утра.

Горгиас же, как и в предыдущие дни, почти не спал, и хотя лихорадка по-прежнему трепала его, присутствие девочек давало слабую надежду, которой он долгое время был лишен. На рассвете он встал и долго смотрел на них. Лица у них были мертвенно бледные, даже синеватые, поэтому он решил разбудить их и начал слегка встряхивать, боясь причинить боль. Когда девочки наконец открыли глаза, он приподнял ту, что выглядела менее вялой, пригладил ей локоны и посадил, словно тряпичную куклу, прислонив к тележке. Девочка зашаталась, но все-таки сохранила равновесие, хотя и ударилась головой о свою опору. Горгиасу показалось, малышка не в себе, так как она не издала при этом ни звука. Вторая вообще была словно в дурмане, и пульс у нее почти не прощупывался. Горгиас полил ей на голову воды, хранившейся в галерее, но она даже не шелохнулась. Он не знал, почему их тут бросили, но понимал, что им нужна помощь, значит, их следует доставить в Вюрцбург.

Когда встало солнце, он вынес девочек наружу. Стоявший там холод предвещал непогоду. Как ему поступить с малышками, если он сам еле держится на ногах? Бродя по окрестностям, он нашел деревянный ящик, привязал к нему веревку, вторым ее концом обвязал себя за пояс, дотащился до девочек и посадил их внутрь, приговаривая, что сейчас они поедут в этой чудесной маленькой повозке, однако девочки оставались глухи и немы. Горгиас погладил их по головкам и дернул за веревку. Ящик не двинулся с места. Тогда он разгреб лежавшие на пути камни, дернул еще раз, и ящик с глухим скрежетом тронулся вслед за Горгиасом в Вюрцбург.

Горгиас не прошел и половины мили, как камни сменились глиной, и, сделав пару шагов, он без сил рухнул на землю.

Он лежал ничком, и даже плач одной из малышек не смог заставить его подняться – лишь хриплое дыхание вырывалось из груди. Кое-как он отполз в сторону от дороги и, пытаясь отдышаться, понял, что не сможет осуществить задуманное. Боль в культе иглой впивалась в легкие, но он уже не обращал на это внимания. Привалившись к каменистому откосу, Горгиас разрыдался от отчаяния. До себя ему дела не было, но нужно было спасать девочек.