Скрипка, деньги и «Титаник». История скрипачки, продававшей мечты и обман

В последующие недели ты учишься плавно опускать смычок – не обрушивать его на струны, а касаться их мягко, будто бабочка. Ты скептически относишься к этой идее. Конечно, ты маленькая девочка – ростом так и вовсе меньше всех в классе, но отнюдь не бабочка. Ты громкая, болтливая, очень подвижная и врезаешься во все подряд. «Успокойся!» – то и дело слышишь ты от родителей и учителей. Каждый день ты тренируешься опускать смычок плавно и с каждым разом все отчетливее осознаёшь: скрипка потребует от тебя того, чего раньше не требовало ничто, – таких концентрации и точности, на которые ты, возможно, неспособна. Но через несколько недель усердных тренировок до седьмого пота, через несколько сотен неудачных попыток смычок наконец касается струн бесшумно, как мотылек. Оказывается, прежде чем извлечь звук, нужно для начала научиться создавать тишину: чистый холст, пустую комнату, белый лист. Бездну сначала необходимо сотворить, а затем заполнить.

Согласно методике Судзуки, изучение музыки схоже с освоением языка; дети учатся играть, как говорить, и поэтому занятия желательно начинать очень рано: в идеале лет с двух и никак не позже пяти. Теория подтверждается исследованиями Оливера Сакса[19] и других ученых: действительно, по достижении определенного возраста – где-то от восьми до двенадцати лет – окошко, позволяющее в совершенстве овладеть иностранным языком или музыкальным инструментом, захлопывается. Восьмилетний ребенок, только начавший играть «Сияй, сияй, маленькая звездочка», – то же, что восьмилетний ребенок, до того не вымолвивший ни слова. Годы потеряны безвозвратно.

Поскольку это ты умоляла родителей позволить тебе заниматься музыкой, а не наоборот, ты гораздо более мотивирована по сравнению с другими учениками. Позднее ты узнаешь, что большинство ребят играть на скрипке «заставили родители» – и это вызовет у тебя полное недоумение. Но, несмотря на мотивацию, ты ежедневно поражаешься тому, насколько сложное занятие выбрала. Лишь через несколько месяцев тебе удается сыграть нечто похожее на мелодию. Постоянный визг и скрежет ничуть не воодушевляют, ты ощущаешь лишь скуку и тщетность, не говоря уже о болях в подбородке и шее, о воспаленных кончиках пальцев, которые шелушатся и горят, как обветрившиеся губы.

Еженедельные занятия скрипкой касаются не только тебя: ты вовлекла в это всю семью, и все уже начинают уставать. Ты живешь в городке, со всех сторон окруженном горами, в краю суровых отвесных скал и плоскогорий, формирующих Восточный континентальный водораздел в Аппалачах. Путь в Виргинию лежит по узкому горному серпантину – части западновиргинской государственной системы дорог, – изрытому колдобинами, где на каждом крутом повороте ухает в животе и закладывает уши. Восемнадцатиколесные грузовики с углем и живыми курами взбираются на гору и со свистом несутся вниз; бывает, что у них отказывают тормоза. Вся поездка, включая получасовой урок игры на скрипке, занимает от пяти до восьми часов, а в снегопад и того больше.

Каждый вторник в половине второго ты уходишь из школы на два часа раньше и шагаешь на парковку, спрятавшуюся в тени горы. В те редкие вторники, когда папа не работает, он ждет тебя в «ниссане». Вы переезжаете первое горное ущелье и останавливаетесь на заправке перекусить: он берет чипсы и колу, ты – печенье «Орео» и клубничное молоко. После урока он ведет тебя в китайский ресторан есть жареную лапшу в утином соусе и суп с вонтонами. Ресторан расположен в университетском городе, где живут более двадцати двух тысяч человек, и для тебя, девочки, выросшей в местности с населением две тысячи, где нет даже «Макдоналдса», он столь же многонаселен и многолик, как Гонконг. На обратном пути папа ставит новую кассету – мюзикл «Отверженные». Там много бранных слов и героинь-проституток, но это его не смущает. Он рассказывает о Французской революции, как будто ты в свои восемь лет можешь понять, что к чему, и тебе кажется, что ты действительно все понимаешь: эти люди так сильно замерзли и проголодались, что рассердились не на шутку и начали петь с сильным британским акцентом. Ты просишь отца еще раз поставить печальную арию Козетты, в которой тоже различила горный туман, хоть и не столь отчетливо, как у Вивальди. Так «Отверженные» становятся для тебя еще одним символом детской меланхолии; слыша отчаяние в музыке, ты учишься не видеть его в лицах твоих одноклассников – намного более грубых, злых, вонючих и по-человечески сложных, чем звонкоголосая одномерная вымышленная сиротка Козетта.