Скрипка некроманта

— Вы как мои разбойники, — сказал Паррот. — Иногда их за учебу не усадишь, но если ради какой-то проказы нужно повторить пройденное — трудятся как пчелки. Коли вы таким образом подошли к делу — извольте. Давид Иероним, похоже, сегодня мы уже не поработаем.

— Это хорошо, потому что я обещал сменить герра Струве, — ответил Гриндель, снимая белый фартук. — Но несколько минут у меня найдется.

— Итак — оба Манчини после выступления не оставались в гостиных; это вы погорячились, вы сами их там видели. Старик не забеспокоился о здоровье мальчика — это похоже на правду. А скорее — он обменялся взглядами с Брискорном. Они не видели квартета и пьяного Баретти… вот это, сдается, верная ниточка… Не прятали футляр — нет, прятали, потому что это вранье слишком легко проверить. Не возвращались в гостиные — нет, все же возвращались, старику нужно было все время быть на людях и отсутствовать в комнате, когда туда войдет Брискорн… Так. Вывод — нужно как следует потолковать с обоими певцами. С ними Манчини уговаривался об отъезде, они были свидетелями того, как он открыл пустой футляр. Нужна последовательность событий с точностью до минуты. Возможно, кто-то из них видел, как старик подает знак Брискорну. А скорее всего — видел это несчастный Баретти…

— Но он уже тогда был порядком пьян.

— Это все нужно проверить, понимаете? Вы — литератор, а я — физик, мне нужен график. Нужна точная последовательность событий.

— А что она может нам дать? — спросил Гриндель.

— Других соучастников. Это может оказаться не старик Манчини, а кто-то из квартета. Тот же Баретти, которому нетрудно было притвориться пьяным как свинья.

— Но тогда получается, что его убил Брискорн! — чуть ли не хором закричали Маликульмульк и Гриндель.

— Брискорн мог в это время преспокойно пить жженку в Цитадели, в компании других офицеров. Он не первый год живет в Риге и мог обзавестись самыми неожиданными знакомствами. Вот всего лишь одна возможность — он инженерный полковник, он должен заниматься восстановлением укреплений весной и осенью, после каждого наводнения; для этого не только употребляются гарнизонные солдаты, но нанимаются рабочие из предместий, с которыми он несколько дней подряд встречается, разговаривает, платит им деньги.

— Ох, мать честная… — по-русски пробормотал Маликульмульк. — Выходит, доказать его участие в убийстве Баретти почти невозможно?

— А мы попытаемся. Я так учу своих разбойников: вам кажется невозможным доказать, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов, но мы попытаемся; вам кажется невозможным измерить диаметр Земли, но мы попытаемся. Вам кажется невозможным взойти на крутую гору — скажем, на Арарат, а вы пытались? Но этот способ опасен, когда имеешь дело с Гансом, — он пообещал мне, что вскарабкается на Арарат, куда еще никто не залезал, и похоже, однажды он это сделает. А лазить он любит… — Паррот усмехнулся.

— Из всего этого следует, любезный друг, что вам стоило бы попытаться найти итальянцев, — деликатно сказал Гриндель. — Пока они не уехали.

— Я устал от итальянцев, — признался Маликульмульк. — Они говорят на таком немецком языке, что у меня все в голове путается. Ведь герр Липке учит меня по лучшим образцам, мы недавно Клопштока вместе читали. Только-только установится в голове нужный порядок слов, как являются эти господа и все выговаривают задом наперед.

— Представляю, как они удивятся, когда вы заговорите по-итальянски! — развеселился Давид Иероним.

— Лишатся дара речи, все равно какой, — предположил Паррот.

— Старик Манчини уставился на меня, будто я запел каватину Розины колоратурным сопрано! — воскликнул Маликульмульк.

— Вы все-таки не выдержали? — спросил Гриндель.

— Он выругался при мне по-итальянски самым скверным образом. А я этого не люблю, — твердо сказал Маликульмульк.

Паррот покачал головой.

— Расходимся, друзья мои. Ты, Давид Иероним, смени наконец герра Струве, я все приготовлю к завтрашнему опыту, а вы, Крылов, — в «Лондон» к итальянцам. Мне кажется, именно в это время их можно застать. Вечером они, скорее всего, поют в чьей-нибудь гостиной, а сейчас — причесываются и пудрят носы. Возражений нет? — спросил Паррот.

И они расстались.

* * *

Способности к языкам у Маликульмулька были незаурядные. Обнаружилось это еще в Твери, когда он самоучкой настолько продвинулся во французском, что покровитель, председатель Тверской уголовной палаты Львов, распорядился учить его вместе со своими детьми и французскому, и заодно рисованию. Любопытство к итальянскому проснулось позже — ведь все лучшие оперы поются по-итальянски. Учить язык по оперным либретто — забавно, однако ж не хуже любого иного способа. Для человека, влюбленного в театр, это наилучший выход из положения. Насколько Маликульмульк знал, в восемнадцатом веке Италия не дала человечеству ни гениальных стихов, ни романов, разве что расцвел театр, что привело к целой войне между поклонниками правдивого жизнеописателя Гольдони и фантазера Гоцци. Чтение пьес оказалось полезнее чтения учебников — в голове остались те обороты, которые используются в беседах.