Скучный декабрь

Этими вопросами он все же добился, что уже в окопах, тот скрепя сердце, выдал ему другую пару, снятую с убитого накануне. Но был ли в том жесте отчаянно скаредного владельца грязелечебницы какой-то особый сорт правды и справедливости? Да и думал пан Шуцкевский об этих мелких нелепицах? Навряд ли. Потому что через пару дней выдал злосчастную левую пару другому пехотинцу. И уж тем более не думал об этом пан писарь, за мгновение до своей смерти, когда был остановлен в Почепине местной бандой. Воз различного военного имущества, сэкономленного рачительным Адамом Шуцкевским в ходе Первой мировой, был разграблен.

Вспоминая два левых ботинка, музыкант рассматривал посланца небес. Тот еще немного помедлил, а затем все-таки ответил, покачивая ногой удобно заложенной на другую.

— От этого знания печали твои умножатся. А правда… Что правда? Правда то, что тьму от света отделяет. Таинство это священное, между прочим. И настолько она тонка, та грань, что как бы ты к ней приблизиться не желаешь, все одно: или до или за ней, оставаться будешь. Истину вряд ли познать можно. А уж ото лжи никто не отличит. Тьма вокруг или свет благостный, все глаза застит, да разум твой обманывает. Так в уложении девятом соборном записано.

— Печально, пан святейший, — приуныл Леонард, моргая в тяжко лежащую предрассветную муть. — По такому случаю уж очень захотелось сикеру того попробовать. И поесть тоже. Вы знаете, у меня знакомый был, так он в печали завсегда выпить и поесть хотел. Тонкая у меня душа, говорил, ранимый я человек. Вот, предположим, ежели пойду погулять, да ступлю в коровью лепешку, мне на тот случай всегда выпить надо и закусить. А то и отлупить кого. Потому что я очень впечатлительный человек. Или, предположим, в участок заберут, тоже тосковал. Бывал он в этих околотках много. По два раза на дню бывало, забирали. Только одной зимой несвезло ему, коров гонять перестали и как-то морду никому чистить не случилось, так пришлось ему в кабак завернуть. Он им с порога и заявляет: “Я сейчас, панове, вам тут все колотить буду. Потому как я уже две недели бимберу не пил, а чувствительность моя без тоски — печали выпивать не позволяет. Переполнена душа моя нежная чувствами тонкими”.

— Ну и выпил тогда чего? — заинтересовался крылатый собеседник, устраивая из святой благодати заскорузлый стол и стеклянный кувшин, полный мутной жидкости. В довесок к образовавшемуся таинству шли пара стаканов и блюдо скворчащих жареных колбасок, распространяющих неземной аромат чеснока. — Угощайся смиренно, раб божий, дарую тебе на то мое благословление.

— Так сразу его в участок забрали, — сообщил Штычка, принимаясь за еду, — не свезло. Даже малюсенькой тарелочки поколотить не дали. Бардзо он потом страдал, огорчался по этому поводу. Душу мою, говорил, натуру тонкую таким оскорблениям-гонениям подвергли. Сатрапы, говорил. А за дары ваши святые благодарствую вам, пан архангел, сутки не ел, лопни мои глаза.

Исходящие паром колбаски таяли во рту, а таинственный мутный сикер оказался непередаваемой дрянью, оскорбляющей все чувства человеческие фактом своего существования. Солидно отхлебнув этой мерзости, Леонард поперхнулся, но боясь оскорбить собеседника, размеренно двигая кадыком, допил. А затем снова провалился в темноту, мучаясь вспыхнувшей головной болью. Была она настолько сильна, что музыкант, издав хриплый стон, попытался свернуться калачиком, от чего заново утонул в тошнотворной мути, вновь оказавшись на табуретке сотворенной святыми таинствами с забитым колбасой ртом. Головная боль мгновенно растаяла. Удивленный столь быстрыми изменениями, пан Штычка даже поколупал выцарапанную на столе хулиганскую надпись «Qui custodiet ipsos custodes?» на предмет реальности происходящего. Та показалась настоящей.

«Ну, дела!» — удивился он, но вслух похвалил святой напиток:

— А ведь запах какой, ваше святейшество! Чисто портянки недельные в нем вымачивали. Суровые люди ту святость изобрели. Може схимники какие? Для умерщвления плоти?

— Истинно говоришь, — равнодушно ответил архангел Гавриил и махом осушил стакан. Стекло мгновенно наполнилось заново.

— Интересно вы вот это делаете, ваша высокосвятость. — пан Штычка помахал руками в светлеющем воздухе. — Как-то вот… Раз … и готово… Очень удобно между прочим.

— А… Это? Так, пустяки, — откликнулся его святейшество и подмигнул Леонарду, — фокусы, как говорится. Ежели бы ты видал настоящие чудеса, то сильнее удивился. О чем только люди не молят. Все больше денег молят, хотя и оригиналы встречаются. Хочешь я тебе сделаю, что у тебя из заду фиалками пахнуть будет?

— А зачем это?

— Вот спроси — а зачем? — ухмыльнулся собеседник. — А нам одни заботы, шествуй потом незримо, наводи ему запаху того. То — «Лазарь встань!», то еще чего. А не дай Всевышний ошибиться. По третьему параграфу уложения попадешь. Почешешься в канцелярии аки Люцифер святой водой умывающийся, благости могут лишить на пару столетий. А то и нож иззубренный выдадут, и существуй, как хочешь.