Скучный декабрь

— Отлично, товарищ комиссар! Надо теперь комитет самообороны создавать, из сознательных. Чтобы не вернулась ненароком. Как говорит товарищ Троцкий, подавиться мне веником? Искоренять гидру контрреволюции повсеместно силами сочувствующих и борцов! Под корень ее выводить, чтобы не встала она и не ударила в спину нарождающейся мировой революции. Борьба должна вестись планомерно и охватывать все прослойки революционного общества, — заключил собеседник и значительно посмотрел на некурящего пана Кулонского. Тот старательно затягивался табаком, стараясь при этом не закашляться. В его разуме, высоко закидывая ноги, плясала канкан классовая борьба всех со всеми.

— Революция, как говорится, где?..

Испуганные глаза председателя исполкома забегали, и он выдавил.

— Революция тут, пан товарищ красный командир.

— Да нет, же… — раздраженно отмахнулся тот, делая рукой неопределенные жесты. — Революция…

— Революция, извиняюсь, там, — поправился обмерший собеседник.

— Революция в опасности, дорогой мой товарищ, — веско сказал Тарханов. В ответ городской голова судорожно кивнул.

Вокруг беседующих уже сновали бойцы красной армии, разворачивающие под руководством деятельного товарища Зиновия агитацию, каковая выражалась в двух транспарантах. На первом худой крестьянин с глазами больной ящерицы бил вилами контру, заключавшуюся в нескольких черных кляксах в углу. А на втором веснушчатый и веселый красноармеец давал здорового леща упитанному усатому пану, как две капли воды похожему на товарища Кулонского. Углядев эти художества, городской голова совсем пал духом и чуть не пропустил мимо ушей очередные задачи, которые ставила перед ним мировая революция.

— … комитет помощи. И людей побольше обхватить. Разъяснительную работу вести. Агитировать необходимо. Народ собирать постоянно, понимаешь, товарищ?

— Понимаю, — понуро откликнулся градоначальник. — Вам провизию, да овес-то, к какому дню везти?

— Ты уж постарайся, товарищ Кулонский, к послезавтра. Понимаю, тяжело, — прервал товарищ Федор, начавшего было возражать пана Антония, — Прояви сознательность и пролетарскую смекалку. Не то не успеем мы к сроку выйти. А то расскажу тебе случай был: маскировался тут один под идейного. Я говорит, товарища Ленина лично видел, делу революции предан по самую душу. Так расстреляли в Речице!

У ломавшего голову над проблемами сбора необходимых припасов пана председателя отчаянно зудел затылок, а злосчастная папироска дымила желтым вонючим дымом, не давая сосредоточиться на главном. И думал он вовсе не о клопах. А думал храбрый комиссар о Городских запасах, не соотносившихся с частой сменой властей. Те медленно, но, верно, подходили к концу. А далее неумолимо маячила очередь сытой Веселой горы, уютно расположившейся в подбрюшье у Города. Но там у каждого первого был обрез, а то и винтовка. И договориться со скаредными крестьянами, имевшими два ответа на все возможные вопросы: «Трохи» и «Тильки закинчилося», было труднейшей задачей.

«Архиважнейшей!» — глупо поправил он сам себя.

— Сам то с пролетариата или с прогрессивной интеллигенции будешь? — участливо поддержал пожухлого как трехлетнее объявление на столбе пана Антония собеседник.

Потомственный дворянин Кулонский в очередной раз изобразил гениальнейший, точно отрепетированный универсальный жест на все случаи жизни, после чего товарищ Тарханов дружески хлопнул его по плечу и произнес:

— А ты молодец! Ничего не боишься. А ведь контры вокруг ще ой-ой сколько!

На что осторожный почетный бедняк тоскливо оглянулся на толпу сытых обитателей бывшего имения помещика Сомова и подумал про себя: «И то правда». На этом тягостные для него разговоры прекратились, потому что кругом образовался праздничный митинг, организованный стремительным комиссаром Певзнером.

— Товарищи! — обратился к собравшимся на площади жителям Города и усатым обитателям Веселой горы товарищ Зиновий. Он стоял на телеге, возвышаясь над всеми, в руке оратора была зажата великолепная казацкая папаха, а из-за пазухи выглядывал любопытный котенок, национализированный им в Трутове у пустого амбара.

— Товарищи! — повторил он, и в толпе зашушукались, обсуждая маленький рост грозного участника дуэта Полутора большевиков. — Наступил новый век! Новое время стучит в наш возмущенный мировым капиталом разум!

— Что говорит? — спрашивали стоявшие в задних рядах у бывших поближе. От декабрьской скуки на рыночную площадь навалило столько народа, что, несмотря даже на зычный и глубокий баритон говорившего, до дальних рядов долетало лишь отрывистое стаккато бессмысленных звуков. Толпа была тем больше, потому что вошедшая в Город власть, заняла его без какого-нибудь боя. Находившиеся в ней доброхоты по цепочке передавали смысл стоявшим далее, превращая сказанное в полнейшую белиберду.

— Мировая революция твердой поступью надвигается, искореняя своими трудовыми мозолистыми ногами старые порядки! — говорил комиссар Певзнер.

— Мозоли лечить будут, — предполагали стоявшие позади.

— Кому?

— Кому- кому… Всем. Искоренять будут поголовно.

— Да зачем — то?