Скульптор и скульптуры

Надеждин был повинен в том, что его родина никак не могла никого догнать, а не то что перегнать. Во времена НКВД и СМЕРШа Надеждина бы обвинили во вредительстве, ибо тогда многое держалось на одних только бабах. К счастью, времена поменялись. Баб призвали рожать и на это святое дело выделили им денег. Надеждин, помогал им, но как только какая-нибудь из дам призывала его в поход по магазинам, ремонту крана или другой прочей глупости, он становился беспощаден и даже жесток. Сначала он уходил в себя, а потом уходил совсем.

Что и говорить, последние научные открытия о бессмертии человека просто окрылили Надеждина. Так выходило, что теперь он мог ждать вдохновения вечно. Ему абсолютно некуда было спешить. Единственно, что его смущало, так это резкое ухудшение качества водки. Он угодил встык веков. Он помнил жизнь в ХХ веке. Сам помнил, без подсказок нанятых и продажных историков. Жизнь была так себе, но водки было много, она была дешёвая и вкусная. Он уже начал познавать жизнь XXI века. Сам начал, без чтения трудов чокнутых политиков и корыстных журналистов. Опираясь только на свои знания, он мог констатировать, что как число П=3,14, так и водка, в XXI веке, стала хуже. Её просто невозможно стало пить, а раз так, то зачем дальше жить.

Надеждинского вдохновения вечно могла ждать и Муза. Она тоже никуда не спешила, и к тому же не пила. Она, конечно, грустила глядя на то, как Надеждин тратит впустую свою жизнь, хотя мог бы шагнуть из заурядности в гении, но он у Музы был не первый «дуралей» и «обормот», проматывающий божий дар на выпивку. Муза грустила, но не торопила. Поэтому с ожиданием вдохновения ни у Надеждина, ни у Музы проблем не было. Но рядом был народ. Народ ждал спасения. Надеждин всё время думал о народе. Особенно много он думал о нём, когда «надравшись вдрызг» со своим приятелем Сергеем Сергеевым, они, обнимаясь и рыдая, читали стихи, обращаясь к народу:

Не в бреду и не напился,
Ну, а стало быть, не вру,
Я для вида здесь родился
И для вида здесь умру.

Вздох последний – и обратно

Время в звёздах потечёт.
В толстой книге аккуратно
Мной напишется отчёт.

Лист к листу в полётной скуке,

День за днём, за годом год.
В пользу тамошней науки
Воссоздам событий ход.

Доложу братве учёной,

По привычке в нужный срок
Их натуре утончённой
Дам реальности урок.

Вы откройте свои темы.

Видно что-то не сошлось?
С гравитацией проблемы
Испытать мне довелось.

То-то бабушка седая,

Окропив святой водой,
Говорила мне, вздыхая:
«Ты в кого такой чудной?»

Адаптацию обсудим

С медицинским мудрецом,
Каково внедриться к людям
С бледным дёрганным лицом.

Пусть устроят доработку,

Пусть расследуют сигнал,
Отчего желудок водку
Не по-русски принимал.

Значит будет сбой в системе,

Многих звёзд померкнет свет,
Философской теореме –
Поучительный ответ.

Много нас, сказавших «С Богом!»,

Унесло в ночную гладь.
А моё ж заданье – слогом
Мысль живую излагать.

Народ надо было срочно спасать. Это была теорема. Все вокруг доказывали её и на перебой кричали, что народ спасти можно, но теорема так и оставалась недоказанной.

Надеждин, даже в математике, не любил сложности. Он сам, без всякой помощи, листая лишь одни толстые книги, пришёл к выводу, что любая сложность – это подробно объяснённая простота. А простота по поводу спасения народа одна единственная – народ спасать не надо. Его спасут и без него, если он того заслужит, а если не заслужит, то опять начнёт свой путь с мошек. Господа меньше всего интересует количество народа, его интересует его качество.

Муза и её сёстры шептали ему о том же. Надеждин им верил, но обратно в «мошки» не хотел. А раз не хотел, значит надо спасать остальных, чтобы не утащили за собой. А это уже миссия.

Надеждин сдул пыль со своей тетради и крепко задумался, глядя на её девственно чистые листочки. Сначала он думал о народе, а затем над тем, сколько же ёлок срубили гады ради этой тетрадки, сколько мошек и комаров сгубили. Ёлки ему было жаль больше, чем народ.