Скворцов-Степанов

Цари и короли всех времен, дворянство, буржуазия, писал Скворцов-Степанов, присвоили себе право для поддержания своего господства проводить ужасающие кровопускания и погромы, призывать иноземные войска для избиения и усмирения своих «верноподданных», воздвигать виселицы, расстреливать сотни и тысячи крестьян и рабочих, которые выступали против своего рабского положения. «Но всякое выступление широких народных масс против вечных, неотчуждаемых прав царей на господство, против столь же священных прав помещиков и буржуазии на обирание крестьян и рабочих является для тех же буржуазных историков неслыханной, позорнейшей дерзостью. Конечно, Марат для них — «кровожадный зверь».

А ведь на самом деле Марат не был жестоким человеком, он всегда выступал против лишнего кровопролития. И в то же время он вынужден был применять репрессивные меры, чтобы защитить революцию от врагов.

«Друзья и враги разом поняли, — рассказывал позднее Иван Иванович, — что речь идет не только о французской, но и о нашей революции». (Весной 1917 года Скворцов-Степанов издал брошюру «Жан-Поль Марат и его борьба с контрреволюцией». В канун Великого Октября она вышла огромным тиражом — свыше 200 тысяч экземпляров.)

После серии статей в «Известиях» о французской революции эсеро-меньшевистские журналисты, встречая Скворцова-Степанова, нервозно спрашивали, каким образом он мог допустить такую редакторскую «некорректность», как напечатание подобных статей в газете Московского Совета. С невинным видом Иван Иванович сразу же вынимал блокнот и просил сообщить место, где им допущено искажение жизнеописания Марата по сравнению с первоисточниками. Пыл и высокомерие «оппонентов» мигом сходили на нет.

В апреле 1917 года в Москве погромная агитация против большевиков приняла значительные размеры. Митинги на улицах и площадях города не прекращались даже ночью, немало из них носили откровенно черносотенный характер. Особенно часто антиреволюционные элементы собирались у памятника генералу Скобелеву против здания Московского Совета. Другая часть… у памятника Пушкину в начале Тверского бульвара. Ивана Ивановича, который, иногда по пути в МК РСДРП(б) или просто прогуливаясь, попадал на такие митинги, прежде всего возмущало то, что для словесных оргий контрреволюция избрала место у монумента великому русскому поэту. Среди ораторов преобладали «бравые солдаты и матросы» — тыловики, суетились переодетые в солдатские шинели помощники присяжных поверенных, сновали приказчики, гимназисты, конторщики, просто зеваки. Изощряясь в выдумках, твердили о том, что большевики — агенты Гогенцоллернов. Рабочих на подобных сборищах Скворцов-Степанов почти не встречал.

Когда кто-то пытался выступать с возражениями по поводу ложных слухов, его перебивали выкриками: «Большевик — агент Германии!», «Документы бы проверить!», «Милиция!» Стаскивали с возвышения, вели в комиссариат (так теперь называли бывшие «участки»), составляли протоколы. А однажды Иван Иванович вступился за студента, который стал у памятника А. С. Пушкину громко читать послание поэта декабристам «Во глубине сибирских руд…». Стихи лавочникам не понравились, чтеца хотели поколотить, ибо «Пушкин такого не сочинял». Пришлось Ивану Ивановичу доказывать, что автор — в бронзе на пьедестале. Это подтвердил и сухонький адвокат в пенсне… Студента нехотя отпустили, но все стали подозрительно поглядывать на заступника. Не большевик ли?

Скворцову-Степанову с каждым днем все труднее приходилось работать в «Известиях»: меньшевики и эсеры настаивали, чтобы главный редактор прекратил «однобокую линию», то есть явно большевистское направление газеты. Как вспоминал Н. Л. Мещеряков, «в конце мая 1917 года между руководящим меньшевистско-эсеровским большинством Московского Совета и Скворцовым как представителем редакции произошел резкий конфликт. Тов. Скворцов не согласился выполнить те требования, которые предъявляли ему эсеры и меньшевики. Он предпочел уйти из газеты, нежели свернуть в какой бы то ни было степени то большевистское знамя, под которым работал… Мы устроили небольшое фракционное собрание. Он доложил нам о ходе своих переговоров, и мы все трое единогласно — третьим был тов. Максимовский — постановили: уйти из редакции».

Как раз в эти дни — 26 мая (8 июня) — у Скворцова-Степанова произошло острое столкновение с прибывшим в Москву Керенским. Министр Временного правительства выступил в Московском Совете. К речи готовился тщательно. Говорил помпезно, щеголяя остротами, особенно когда перешел к международным событиям…

И вдруг громкий вопрос из центра зала:

— А как относится Временное правительство к заявлению правительства Италии о том, что оно «берет Албанию под свое по-кро-ви-тель-ство»?

Керенский хмурится, произносит несколько ничего не значащих фраз. Чувствует — уклончивый ответ многих не удовлетворил.

В этот момент поднимается с места и идет к столу бородач, задавший вопрос. Керенский узнает его — ну, конечно, это здешний видный большевик, редактор «Известий». Он невольно умолкает, начинает говорить Скворцов-Степанов.