Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919

Советская Россия и Финляндия – два различных мира. Два народа, жившие рядом, не имели точек соприкосновения и надежных средств сообщения. Контраст был поразительным.

После двух лет лицезрения грязных, неряшливых красноармейцев чистенькая, аккуратная военная форма финнов радовала глаз. Смена опасного, неопрятного, запущенного Петрограда на безупречно чистую финскую деревушку оказывала умиротворяющее воздействие. Простой деревянный дом, в котором размещалась комендантская служба, был безукоризненно опрятным: пол, окна, сосновые скамейки – все сияло чистотой.

Комендант, молодой розовощекий лейтенант, принимал каждого беженца из советской России по одному. Когда я сидел перед дверью его кабинета, ожидая вызова, вошел наш проводник. Все финские солдаты, видимо, были с ним знакомы. Из обрывков разговора, которые удалось услышать, я убедился, что помимо сопровождения людей из России в Финляндию, проводник передавал финской стороне и разведывательные данные.

Проводник подошел, вручил мне пакет и сказал:

– Здесь пятьсот марок… Где мой револьвер?

Я передал ему оружие.

– Если вам захочется вернуться, лейтенант скажет, где меня найти.

– Сомневаюсь, что захочется, но если все же я передумаю, то постараюсь вас отыскать. Никто не поможет в этом деле лучше.

Впервые за наше непродолжительное знакомство на лице проводника появилось нечто вроде улыбки. Очевидно, сказанное польстило его профессиональной гордости. Мы обменялись рукопожатием, и он ушел.

Беседа с комендантом длилась недолго. Он задал мне несколько вопросов и записал ответы в карточку. Его безукоризненная вежливость и возможность откровенного разговора с правительственным чиновником были внове и приятны. Справившись о моем имени и возрасте, он спросил, что я намерен делать в Финляндии.

– Хочу недели на две съездить в Гельсингфорс, а затем присоединюсь к Белой армии в Эстонии.

Во время разговора мне показалось, что мой ответ позабавил коменданта, хотя не понимал почему.

– У вас есть в Финляндии друзья или родственники, готовые поручиться за вас, можете назвать адреса? – спросил он.

Я назвал имя своей тети. Поведение лейтенанта мгновенно изменилось.

– Надеюсь, вы понимаете сложность нашего положения, – сказал он. – Мы избавились от большевиков совсем недавно. Приходится быть осторожными в приеме беженцев из советской России. Обычно мы держим их здесь, пока не закончим проверку. Но ваш случай – особый. Я буду рад телеграфировать баронессе, и в случае положительного ответа вы сможете сегодня выехать в Териоки (ныне Зеленогорск на Карельском перешейке. – Примеч. пер.). Там, в карантине, вам придется побыть неделю или около того. Разрешение жить в Гельсингфорсе получает сравнительно небольшое число русских, но я уверен, что вам нетрудно будет добиться этого.

Я поблагодарил коменданта за разъяснения и вышел за дверь. Через два часа комендант вышел в приемную и позвал меня.

– Сегодня вы поедете в Териоки под охраной, – сказал он, улыбаясь. Бросив взгляд на телеграмму в своей руке, он добавил: – Ваша тетя ожидает встречи с вами, как только освободитесь из карантина.

Остаток дня и половину ночи я провел в поезде, направлявшемся в Териоки. Нас, 8—10 человек, сопровождали два солдата. Здесь была и маленькая девочка, которую я нес на руках прошлой ночью, и ее семья, отец был консулом, представлявшим в Москве одну из южноамериканских стран. Когда большевики отказались гарантировать ему безопасность, он решился на отчаянный шаг – перебраться вместе с семьей через границу.

Финские охранники относились к нам весьма снисходительно. Когда поезд делал достаточно продолжительные остановки, нам позволялось выходить на станциях. Финляндия показалась нам сказочной страной.

Вагоны поезда были безукоризненно чистыми, каждый пассажир сидел на своем месте, никто не боялся говорить, нас окружали здоровые оживленные лица. Отсутствие страха и напряжения успокоило наши нервы. Но более всего обоняло изобилие еды. После недоедания мы жаждали калорийной пищи и сладостей. Вид продуктов, выставленных на прилавках, возбуждал в нас острую потребность восполнить нехватку питательных веществ, которая ощущалась достаточно долго. На первой же остановке я купил фунт масла и съел его без хлеба. Каждая ложка, которую я отправлял в рот, была вкуснее предыдущей, и, когда масло кончилось, я захотел еще. В этот день я не мог думать ни о чем, кроме еды. За десятичасовую поездку, кроме завтрака, обеда и ужина, я съел два фунта масла, два фунта сыра, полтора десятка апельсинов и несколько плиток шоколада. Я не был исключением. Вся наша группа вела себя так, словно состоит из проголодавшихся животных, но некоторым из нас не удавалось насытиться. Ослабленный желудок не мог справиться с таким количеством пищи. Несколько моих спутников серьезно заболели, и, когда мы прибыли в пункт назначения, их отправили в больницу.