Сквозь аметистовые очки

– Нет, этого не было. Этого бы я точно запомнила. Да и что ей у нас делать? Говорят, она в Москве стала художницей. И денег у нее куры не клюют. – Женщина грустно посмотрела на своих курочек. – Хотя, конечно, мы с Петриком не в обиде. Петрик – это Петр Васильевич, муж мой. Альбинка, когда, значит, после аварии из больницы уехала, попросила передать нам свой кошелек. Денег там было всего ничего, мелочь. И карточка банковская. Я-то поначалу спрятала ее. Пусть лежит. Да и что с ней делать – банкоматов у нас нет, а в банке мне бы не дали по Альбининой карточке. А в банкомате – пожалуйста, потому что в кошельке лежала бумажка, а на ней пин-код. Это все Любочка мне сказала, она вместе с Альбинкой в школе училась. А как по осени Петрик заболел, и понадобились деньги, чтобы, значит, лекарств ему купить, я и попросила Любочку съездить в город и снять деньги. А там, оказывается, столько денег было, что Любочке пришлось два раза ездить. Банкомат за один раз столько не выдает. Почти сто восемьдесят тысяч. Я, конечно, Любочку отблагодарила – ситчика отрез подарила. На платье, значит. Я Альбинке покупала, веселенький такой ситчик. Но она не захотела. Переборчивая больно!

Отрез ситчика – это тоже было откуда-то из Иванова детства. Он родился и вырос вот в такой же стране березового ситца. Точно так же мама сзывала по утрам кур: цыпа-цыпа, и они прибегали, такие же суетливо-голенастые. А еще был петух, которого маленький Ваня очень боялся. А потом как-то разом бояться перестал.

– Мать, ты чего же это гостя на пороге держишь? – раздался вдруг зычный мужской голос.

– Петрик, так это я курочек кормила! А мужчина пришел про Альбинку узнать. И я уже все рассказала, поэтому он уходит. Да? – И она обернулась на Ивана, сделав большие глаза. – Да?

Но уходить Иван не собирался. Ему не хотелось обижать женщину с курочками, но даром, что ли, он двенадцать часов трясся в машине и спал, примостив голову на стол? Поэтому Иван с ответом тянул.

– Заходите, что ли! – пригласил Петр Васильевич, или попросту Петрик.

И Иван зашел. Сняв обувь в маленькой прихожей, он прошел в большую гостиную. Здесь было все, как положено: «стенка» с хрусталем, в углу – большой иконостас. На окнах – полотняные, расшитые петухами занавесочки. Такие же петухи на скатерти, покрывающей обеденный стол.

– Зовут-то тебя как? – спросил хозяин, отодвигая стул и садясь за стол.

– Иван, – ответил Рыбак, следуя его примеру. На сиденье стула он обнаружил подушечку. Опять же с петухами.

– И зачем ты, Иван, ищешь Альбинку мою?

– Я – частный детектив. – Иван показал свое удостоверение. – Меня нанял муж Альбины, Сергей Еремин, чтобы я ее нашел.

– А она, значит, сбежала?

– Я не знаю. Просто пропала.

– А чего он ее ищет? Может, из-за денег?

– Каких денег? – насторожилась Иванова интуиция, иначе называемая им «чуйкой».

– Деньги мы все потратили, – заявила Елизавета Максимовна. Она вошла в комнату, вытирая ладони об полы кофты.

– Не было никаких денег! – возразил Петр Васильевич, с укором глядя на жену.

– Так с карточки, – едва слышно пробормотала она.

– Не было денег, – поспешил согласиться с хозяином Рыбак.

– Вот это дело! – одобрил Лисицын. – А знаешь, мать, тащи-ка ты бутылочку и закусить чего.

– Какую бутылочку, Петрик! Времени шесть утра. Кто ж пьет в такое время?!

– Если человек не пьет, то он либо хворый, либо великая подлюка. Писатель Гоголь Николай Василич сказал. А чем мы хуже?

– Гоголь? – Елизавета Максимовна воззрилась на Рыбака: – Правда, что ли?

У Рыбака с Гоголем отношения как-то не сложились, но не поддержать хозяина он не мог, поэтому сказал:

– Да вроде было такое что-то…

– Давай, тащи! – скомандовал Петр Васильевич. – Докажем, что мы – хорошие люди.

Елизавета Максимовна притащила. И Рыбаку, никогда не садившемуся за руль даже после наперстка водки, пришлось приложить все усилия, чтобы максимально вежливо отказаться от доказательства собственной порядочности.

– А правда, что ребеночек у нее был? – спросила Елизавета Максимовна, не участвовавшая в пьянстве.

– Ребеночек? – удивился Рыбак. – Первый раз слышу.

– А чего бы ему не быть, ребеночку-то! – заявил Петрик, наливая третью рюмку. – При ее работе такое бывает. Типа, несчастный случай на производстве.

– Какой-то дурак сказал, а ты повторяешь! – попеняла ему жена.

– Да слишком много дураков-то. – Петр Васильевич влил в себя четвертую рюмку. – Шлюхой дочь твоя была, самой что ни на есть подзаборной шлюхой! Даже Мишкой одноруким не побрезговала.

Выстрелив в супругу последней фразой, Петр Васильевич настолько обессилел, что уронил голову на стол, да так и застыл в такой не очень-то удобной позе.

– Нельзя ему пить, говорю же, так нет – налей и все тут! Хоть ты тресни! И что мне теперь делать?

– Не волнуйтесь. Давайте я помогу его уложить в постель, – предложил Иван.

– Это я предложила дочку назвать Альбиной, – поведала Елизавета Максимовна, когда Петрик с большим трудом был уложен на широкую семейную кровать.

Острый глаз Рыбака и здесь уловил все тех же красных петухов – на покрывале и на многочисленных подушках-думках.