Сквозь ночь

— Стар студент, — говорит парень сверху и снова треплет Тодору волосы. — Мы все есть студенты — я, он и он. Него зовут Тодор, а этот — Славко, а я есть самый лучший — Иван. Да?

Он отваливается назад и снова смеется… Видно, что ему очень хочется посмеяться. Славко лежит не двигаясь и смотрит в окно. У него худое, бледное лицо, тонкая шея и очень черные и грустные глаза.

— Мне есть хорошо, — говорит Иван. — Я имею русское имя.

— Тодор есть тоже русский Федор, — говорит Тодор. — Да?

— Правильно, — говорю я. — А где вы учитесь?

— Мы еще не учимся, — говорит Иван. — Мы это… Как то се гово́ри?.. Ний ще се учим. Мы будем учиться. В Киеве. Университет.

— Так, так, — говорю я. — Все трое?

Иван отрицательно покачивает головой, и я вспоминаю, что по-болгарски этот жест означает «да».

Кто-то в коридоре подкручивает динамик, и вагон наполняется звуками тревожного, томящего сердце вальса.

— О, Хачатуриян! — говорит Иван.

Он сразу умолкает. Я смотрю на всех троих — на Тодора с его тяжелым, угрюмым лицом, усыпанным черными точками не то угольной, не то металлической пыли, на Ивана, с которого вдруг слетела вся мальчишеская веселость, и на Славко, все так же смотрящего в окно большими грустными глазами. И мне почему-то начинает казаться, что всем им очень грустно и всем хочется домой. Вальс затихает, поездной радист ставит другую пластинку.

— «Где ви, где ви, очи карие…» — подпевает пластинке Иван.

— Красива пе́сничка, — говорит Тодор.

Иван поет всю песенку и заканчивает: «Хороша страна Блгария, а Русия лучше всех».

Тодор что-то быстро говорит ему по-болгарски.

— Товариш, — говорит Иван, свесившись с полки, — Тодор спрашивает: вы были в Болгарии?

— Нет, — говорю я. — Не был.

— О-о, — с сожалением говорит Тодор. — Со́фия — наш столичен град. Красив. Много хубав!

— У него там моми́че, девочка, — подмигивает сверху Иван.

— Жена? — спрашиваю я.

— Нет, — говорит Иван. — Он не мог жениться. Хотел учиться. Стар студент.

— Дока́то с’м жив, ще се у́ча, — говорит Тодор.

— Он сказал: «Пока живешь, еще учишься», — переводит Иван. — Хотел учиться, все бросил. Ему трудно, те́жко. Стар есть, нигде еще не учился.

— Почему? — спрашиваю я.

— Он есть шлосер, железарь. Понимаешь?

— Слесарь? — говорю я.

— Так, так, — отвечает Иван. — Нелегален коммунист был.

— Друга́р! — говорит Тодор. — Товариш, слушай! Той Иван и́ма известни знания. И Славко и́ма известни знания. А мен ми е тежко. Главата ми не работи. — И он постукивает себя пальцем по лбу. Иван звонко смеется.

— Ничего, — говорю я. — Научитесь.

— Ще се научим, — соглашается Тодор.

Проводник стучит в дверь и спрашивает:

— Чайку не желаете?

— Давайте, — говорю я.

— Четыре? — спрашивает проводник.

— Давайте, давайте, — повторяет Иван.

Проводник ставит на столик четыре дымящихся стакана и уходит. Иван спускает вниз ноги в аккуратно заштопанных носках.

— Славко, давай, — говорит он. — Чай!

Славко молча покачивает головой, не отрывая глаз от окна.

Иван спрыгивает вниз и сует ноги в туфли. Тодор раскрывает чемодан, достает еду — домашний сыр с тмином, сухую колбасу, хлеб, масло и стеклянную баночку с яркими стручками красного перца. Он нарезает колбасу и хлеб, затем достает из баночки два стручка и тоже нарезает их небольшими кусочками.

— Паприка, — говорит он. — Черве́н пипе́р.

— Пьерец, — переводит Иван.

— Слушай, друга́рю, — говорит Тодор. — Киеве есть черве́н пипе́р?

— Есть, — говорю я.

— Добре е, — говорит Тодор. — Преди всичко българин любит черве́н пипе́р. А фасул тоже есть?

— Без фасоли не может жить, — говорит Иван, покатываясь со смеху. — Стар студент не может без фасоли жить…

Тодор делает бутерброды. Иван берет себе чай. Тодор протягивает наверх бутерброд и стакан.

— На, Славко, вземи, — говорит он с неожиданной для его угрюмого лица ласковой мягкостью.

Я допиваю свой чай и беру со столика болгарскую газету, — Тодор выложил ее из чемодана, доставая еду.

— Умеешь по-български? — спрашивает Иван.

— Нет, — говорю я.

— Пробуй, пробуй! — Он смотрит на меня, готовый засмеяться, и я вижу, что ему очень хочется, чтобы я почитал. Начинаю читать вслух. Иван тотчас же покатывается.

— Младость, — говорит Тодор, покачивая головой. — Младо ви́но…

Иван унимается, я продолжаю читать, и Тодор поправляет меня, когда я ошибаюсь в ударениях, Славко свешивается и тоже слушает, как я читаю, а потом лезет в карман, вынимает бумажник и достает оттуда сложенную вдвое пожелтевшую вырезку из газеты.

— Товариш, — говорит он. — Вземи, чети́. Читай.

Я разворачиваю вырезку. Вверху — портрет в траурной рамке. Тонкое лицо с высоким лбом и большими глазами, очень похожее на лицо Славко, только старше и тверже.

— То его отец, — говорит Иван. Он сразу становится очень серьезным.

Тодор говорит:

— Добрый чове́к. Коммунист.

— Его фашисти убили, — говорит Иван.

— Пред очи́те, — говорит Тодор.