Сквозь ночь

— Готов, — говорит он, щупая рукой подбородок. — Доброе утро, товариш!

Я поспешно одеваюсь, беру полотенце, мыло, щетку. Когда я возвращаюсь, на столике стоят четыре стакана чая.

— Пожалуйста, — говорит Тодор.

Мы пьем чай, а потом проводник приходит за стаканами и говорит мне:

— Извиняюсь, можно вас на минуточку…

Я выхожу вслед за проводником. Он закрывает дверь и говорит:

— Вы, конечно, извините, за чаек с вас получить надо.

Я лезу в карман; проводник читает на моем лице удивление и продолжает:

— Понимаете, как сказать, не хочется с этих ребят деньги брать. Такое дело, студенты… И потом, как сказать, гости…

Я вынимаю десять рублей.

— Помельче не будет? — говорит проводник.

— А вы за всех получите, — отвечаю я.

— Э, нет, — сердито говорит он. — С вас рубль восемьдесят.

Я кладу на поднос два рубля, и проводник уходит.

В окнах мелькают высокие сосны и пески Дарницы, и уже виден по-осеннему обмелевший, но все-таки могучий и широкий Днепр. Тодор, Иван и Славко выходят в коридор. Поезд медленно идет по длинному мосту. Видны крутые днепровские склоны, густо заросшие кудрявой зеленью, и высокая колокольня Лавры, и тонко прочерченная в синем небе телевизионная мачта.

— Вот и Киев, — говорю я.

— Хубаво, — тихо говорит Тодор. — Красиво.

Они стоят у окна и жадно всматриваются. Мимо плывут дома на холмах, и где-то внизу медленно ползет красный вагон трамвая. Поезд втягивается на станцию, постукивая на стрелках. Я беру в руки свой чемодан. Иван, Славко и Тодор все еще стоят у окна.

— До свидания, товарищи! — говорю я. — Желаю успеха!

— До виждане, друга́рю, — говорит Тодор. Он крепко жмет мне руку.

Иван и Славко тоже прощаются.

На перроне обычная суета — возгласы, поцелуи, носильщики… Поток людей выплескивается на площадь, и здесь я еще раз вижу моих попутчиков. Они идут, окруженные добрым десятком каких-то парней. Тодор несет под мышкой яркий букет осенних цветов, а Иван звонко смеется.

1953

ШПОРТЮК

По воскресеньям у Шпортюка особенно людно. Это единственная фотография на весь район, а желающих сфотографироваться много — особенно среди молодежи. Они приезжают в райцентр на велосипедах и попутных машинах, а из ближайших сел чаще всего приходят пешком. И вот у ветхого домика с красными ставнями и вывеской «Фотофилия № 14» собирается десятка два, а то и три парней и девчат. Все они, как и полагается для такого случая, одеты по-праздничному. Девчата большей частью в ярких крепдешиновых платьях или в черных жакетах и шелковых блузках, а парни в пиджаках, вышитых сорочках или при галстуках.

Помещение самой фотографии невелико, там жарко и душно, и ожидающие прогуливаются по улице, грызя семечки, сидят на лавочке и на трухлявых бревнах, лежащих с незапамятных времен под низеньким заборчиком.

У входа в фотографию висит витрина — плоский застекленный ящик, выкрашенный ядовитой зеленью. К внутренней стенке ящика прикреплены фотографии.

— Смотри, Гапийка, вон Филонюкова Дуня, та, что в эмтээсе на тракторе работает, — говорит одна из девчат, подталкивая другую локтем и указывая на висящую в витрине фотографию.

— Тю, — удивляется Гапийка, — а чего она вроде косоокая?

Но в это время из фотографии выходит, вытирая платком лоб, вспотевший парень и говорит: «Давай, кто следующий», и Гапийка, не получив ответа, скрывается за дверью.

Фотография состоит из двух половин. В первой темновато. Здесь сидит кассирша — тощая желтолицая особа неопределенного возраста с вышиванием в руках. Завидев Гапийку, она откладывает вышивание и спрашивает:

— Открытки или на документ?

— Открытки, — отвечает Гапийка. — Шесть штук.

Кассирша высоко приподнимает брови и заполняет квитанцию, сильно нажимая обгрызенным карандашом, чтобы продавилось через стертую копирку. Гапийка вынимает из кармана платочек, разворачивает его и достает сложенные вдесятеро деньги.

— Иван Ку́зьмович! — громко говорит кассирша. — Шесть открыток.

Темная ситцевая занавеска, разделяющая фотографию на две половины, колеблется, и из-за нее выглядывает сам Шпортюк, вернее его голова — бритая, с большими, как вареники, ушами, тонким ртом и очками, сидящими на кончике кривого носа. Голова секунду смотрит на Гапийку поверх очков, говорит «заходи» и скрывается.

Гапийка бросает взгляд в покрытое сыпью зеркало, поправляет прядку волос и входит в «ателье». Здесь очень светло, так как, кроме окна, весь потолок, будто в парнике, сделан из квадратных кусков стекла. Посреди ателье стоит на тонких ножках большой аппарат, прикрытый черной тряпкой, а у стены висит «декорация»: пруд с лебедями, а вдалеке — за́мок и тополя, освещенные луной.

— Бюст или фигуру? — говорит Шпортюк, беря у Гапийки квитанцию.

— Мне вот так, — говорит Гапийка, проводя рукой у себя повыше диафрагмы.

— Садись, — говорит Шпортюк.