Сквозь ночь

Он усмехнулся, тщательно выковырял ногтем мизинца окурок и поискал глазами пепельницу.

Виталина Андреевна тихо вздохнула: «Начинается… Сейчас скажет что-нибудь кудрявое насчет того, что сектор овощеводства на станции зажимают».

Михаил Григорьевич вставил в мундштук очередную половинку, чиркнул спичкой и отогнал в сторону дым.

— Видите ли, Виталина Андревна…

Но в это время вошел Бычков.

— Прошу! — озабоченно сказал он. — Раздеться, товарищи, можно здесь.

Михаил Григорьевич поднялся, сбросил балахон. Под балахоном оказалось демисезонное пальто с выцветшей спиной, а под пальто — короткий и узкий темно-синий пиджак, который, как всем на станции было известно, надевался только по праздникам. Он размотал скрученный веревочкой шарф, потрогал сбившийся набок галстук, достал из кармана беззубую расческу, провел ею по усам и взял туго набитую полевую сумку.

Виталина Андреевна также сбросила пальто на скамью. Как всегда перед встречей с новыми, незнакомыми людьми, у нее неприятно повлажнели ладони и сделалось хуже со зрением. Она достала платочек, громко высморкалась, взяла из кармана пальто тетрадь и пошла вслед за Михаилом Григорьевичем.

За дверью с бумажной табличкой «Парткабинет» было шумно, кто-то звонко смеялся, но когда они появились, все затихло. Виталина Андреевна прошла, хмурясь, между скамьями через длинную комнату и уселась, потупившись. Бычков наклонился к Михаилу Григорьевичу, пошептался с ним, затем постучал красно-синим карандашом по графину и объявил:

— Начинаем работу, товарищи. Слово имеет научный сотрудник Озерной селекционной станции товарищ Пухова Виталина Андреевна.

На скамьях зашевелились. Виталина Андреевна ощутила, как лицо ее заливает горячим от шеи до самого лба. Она зачем-то свернула в тугую трубку тетрадь, поднялась и прошла к фанерной, также обтянутой кумачом трибуне. Нижняя кромка наклонной доски пришлась ей под самым подбородком. Она прикусила губу и положила тетрадь на трибуну, высоко подняв руки.

На скамьях кто-то уже совсем откровенно прыснул. Надо бы вернуться к столу, но это будет еще смешнее… Бычков постучал по графину. «Должно быть, видны одни только очки. Или — макушка…» Она тщательно вытерла скомканным платочком ладони и сказала:

— Я буду говорить об агротехнике целинных земель..

Самое главное — забыть о том, что на тебя смотрят. Она скользнула взглядом поверх голов — вместо лиц промелькнули расплывшиеся желтые пятна — и остановилась на тонкой трещинке, тянувшейся по стене к потолку. Трещинка была похожа на молодое деревце или на колос ветвистой пшеницы.

— Приступать к весновспашке целины, — сказала она, пристально и строго глядя на трещинку, — следует как можно раньше, при первой возможности выезда в поле…

— Громче! — сказал кто-то в дальнем углу.

Она нахмурилась, повременила секунду.

— С целью сохранения влаги в почве и лучшей разделки дернины…

— Ничего не слышно! — отчетливо повторил тот же голос.

Бычков постучал по графину. Она остановилась и оглянулась. Стриженая голова Бычкова, и Михаил Григорьевич с торчащим из-под усов мундштуком, и красная в чернильных пятнах скатерть, и ненавистный звякающий графин — все теперь слилось для нее в одно мутное, радужное пятно.

— Пожалуйста, — сказал из этой мути голос Бычкова. — Продолжайте.

Снова звякнул графин, и стало оглушающе тихо. Надо же было послать именно ее… Она провела влажной ладонью по лбу и сказала:

— С целью сохранения влаги в почве необходимо: первое…

Больше она не останавливалась. Два или три раза все тот же голос требовал: «Громче!» — но она не обращала внимания, она шла по порядку: гумусовый слой, глубина вспашки, нормы высева… Это она знает, этого-то у нее не отнимешь. Вот и все.

Она закончила, взяла тетрадь, села на место. Бычков сказал «так», постучал по графину и спросил:

— Вопросы будут?

— Разрешите? — сказал тот же голос, она теперь узнала бы его среди многих других. — У меня вопросик. Вот тут товарищ говорила насчет предпосевного прикатывания, я, извините, не расслышал.

Она повторила, не поднимая головы, рисуя на обложке тетради кружочки и колосья.

— Теперь понятно, — прогудел из угла голос.

На скамьях раздался короткий смешок.

— Будут еще вопросы? — спросил Бычков. Она продолжала водить карандашом, напряженно слушая тишину. — В таком случае слово предоставляется старшему научному сотруднику товарищу Лебедеву Михаилу Григорьевичу.

Она с облегчением, вздохнула и положила карандаш на тетрадь. Слышно было, как Михаил Григорьевич, посапывая носом, роется в полевой сумке, шелестит бумагами. Наконец он прокашлялся и сказал:

— Многоуважаемые коллеги!..

Она усмехнулась краешком рта. Старик в своем узком пиджаке, с торчащими из потертых рукавов худыми красными руками, со своими усами, бородкой и прыгающим кадыком был ужасно похож на Дон Кихота. Старый, смешной Дон Кихот в резиновых сапогах и с полевой сумкой…