Сквозь ночь

— Как говорится, четыре сбоку — и ваших нет. Здорово.

Все коротко хихикнули.

— Тише, — постучал обратным концом ручки Виноградов. — Кто хочет?..

— Я, — неожиданно громко сказал Кирилл.

Он поднялся и, как всегда бывало с ним в подобных случаях, внезапно почувствовал спокойную, трезвую ясность.

— Тут товарищ Виноградов в няньки записался, — начал он, — антимонию развел: мол, стыдно и все такое… — Кирилл сделал паузу и обвел всех улыбающимися глазами. — А я хочу спросить: по какому такому праву он тут устраивает комедию? Может, я хулиганил? Или напился? Шумел? Морду кому набил? Или, может, я сжульничал, нечисто играл и тому подобное? Какой такой закон я нарушил, пусть скажет…

Он снова сделал паузу и обвел всех глазами. Виноградов сидел нахмурившись, глядя в стол и вертя в пальцах ручку.

— Так ты ж с парня чуть портки не снял, — сказал кто-то сзади.

— Подвезет — так и ты с любого снимешь, — обернулся Кирилл. — Игра есть игра, как говорится, сегодня ты, а завтра я, пусть неудачник плачет…

— Запла́чу я, дождешься! — вдруг крикнул Виктор.

До сих пор он сидел, низко наклонившись, ковыряя ногтем ладонь, а теперь выпрямился, и все увидели его покрасневшее круглое лицо и налитые слезами глаза.

— А ты, Виноградов, тоже… — сказал он. — Я ошибку дал, мне и отвечать, в защитниках не нуждаюсь. Понял?

Он поднялся и пошел к выходу, натыкаясь на скамьи.

— Стой! — Верзила в тельняшке двинулся наперерез и загородил дверь. — Погоди, браток, так не пойдет… Ты, пиковая дама, — тихо сказал он, — отдай парню деньги.

— Это что, самосуд? — мягко спросил Кирилл.

— Ходченко! — сказал Виноградов и постучал ручкой об стол. — Давай садись, тут дело не в деньгах.

— А чего он здесь свои законы устанавливать начинает, — пробормотал Ходченко.

— Вот в том-то и беда, — сказал Виноградов.

— Свои законы? — переспросил Кирилл и усмехнулся. — А я тебе, Виноградов, скажу: нравится тебе или не нравится, закон, между прочим, для всех один — кто сумел, тот и сверху.

— Врешь, — сказал Николай и побледнел.

— Нет, не вру, — спокойно сказал Кирилл. — И ты сам это знаешь.

Николай глубоко вздохнул, стараясь унять сердце.

— Кто еще хочет? — сказал он, не глядя на Кирилла.

— А чего тут говорить, — поднялся тщедушный парень в зеленом лыжном костюме, — только зря время тратить. Я считаю: деньги отобрать мы, конечно, не можем — самосуд выходит, пропади они пропадом… — Он помолчал и посмотрел в окно. На путях сипло прогудел паровоз, и окно застлало белым дымом. — А вот путевочку у такого типа отнять — это святое дело.

— Что-о? — переспросил Кирилл.

— Я говорю — путевочку отнять, — спокойно повторил парень. — Ошибка, понимаешь, произошла. Не в ту сторону едешь, вот какая штука…

— Всё? — спросил Виноградов.

Парень молча уселся.

— Будут еще предложения?

В тишине снова прогудел паровоз. Кирилл обвел глазами ребят. Все сидели нахмурившись. Он вдруг вспомнил, как этот, в зеленом, выпил двести граммов в Рузаевке и потом битый час спорил с Виноградовым, кричал: «Не маленькие, не в Артек едем…»

— Ставлю на голосование, — сказал Виноградов. — Кто за? Опустите. Кто против?

Кирилл краем глаза увидел, как Виктор, глядя в пол, поднял над головой руку.

— Понятно, — сказал Виноградов. — Опусти. Кто воздержался?

Было очень тихо. Кирилл заставил себя усмехнуться.

— Сдай путевку, — сказал в тишине Виноградов.

3

Он вышел на ступени вокзала, все еще сохраняя на лице застывшую усмешку. Поправил на плече рюкзак. Падал мартовский мокрый снег; он пошел через площадь, оставляя за собой влажные, черные на белом следы. Постоял у троллейбусной остановки. Люди в очереди, присыпанные снегом, говорили о чем-то своем; свистя роликами, подошел троллейбус. Он занес было ногу на ступеньку, но раздумал и, толкнув кого-то рюкзаком, пошел обратно. Две большие таблицы висели по обе стороны входа в вокзал — прибытие и отправление. Он разыскал во второй строку «Челябинск — Москва», взглянул на часы и направился к двери с вывеской «Билетные кассы».

Все, что произошло сегодня, казалось ему нелепым затянувшимся сном, и он все еще никак не мог проснуться и заставить себя подумать.

— До Москвы, — сказал он, наклонившись к окошечку.

— Только общие, — равнодушно откликнулась кассирша.

— Что? — испуганно переспросил он.

— Я говорю, только общие остались, — металлическим голосом повторила кассирша.

— Давайте, — сказал он и усмехнулся. «Совсем одурел», — подумал он.

Компостер щелкнул, и он снова вышел на площадь. Снег все еще лепил, слепящий и мягкий, и на черных ветвях деревьев в сквере лежали белые шапки. Он вошел в троллейбус, снял с плеча рюкзак, оглянулся сквозь заснеженное стекло на вокзальные часы. Времени оставалось все еще слишком много.

— До центра, — сказал он кондукторше.

— А у нас любой конец — полтинник, — улыбнулась она.