Сквозь объектив

Наши будни тоже незаметно изменились. Фотоаппарат все так же стрекотал, но порою мы до того увлекались беседой, что Кай просто откладывал камеру и говорил со мной. Например, я рассказывала ему о книгах, а он не читал почти ничего, кроме профессиональной литературы по графическому дизайну и своего странного Лакана. Кай не любил художественную литературу, которая, по его словам, «имитировала реальность», и мне не удалось его разубедить. С ним вообще сложно было спорить, хотя он не возражал — просто молчал. И в итоге я пересказала сюжеты всех своих любимых книг, включая «Бесконечную историю» Михаэля Энде. Особенно момент, когда Атрейо ждало испытание — пройти через ворота Волшебного зеркала, которые отражали истинную сущность. Выдержать его можно было только буквально вступив в самого себя. Но другие герои видели в отражении такие ужасы, что убегали и сходили с ума.

Кай весело усмехнулся, и мне вдруг показалось, что я пересказала суть наших фотосессий.

Еще мы говорили о чудовищах вроде кракена и гадали, есть ли они еще где-то на земле. Может, в Марианской впадине?

С каждой новой беседой я осознавала, что мне нравится происходящее, потому что в такие моменты он меня не использовал.

Чаще всего во время всех этих разговоров о кракенах, книгах и фильмах и вне фотосессий он одновременно занимался какими-то своими делами — чертил что-то на компьютере для своей работы, чистил фототехнику… Но стоило только обронить что-то личное, как Кай поворачивался и слушал, слегка склонив голову.

Это простое движение было бесценно.

Невольно хотелось сказать: «Эй, между нами может быть что угодно и я не очень-то счастлива в своем положении пленника, но я благодарна тебе. За внимание. Ты первый в моей жизни, кто слушает».

Так что я все чаще видела в нем человека. Или же он просто его иногда показывал.

Между тем моих фотографий накопилась уже тяжелая папка. Он печатал многие из них, раскладывал в ряд на полу и в молчании изучал. Угадать его мысли было трудно, но казалось, что он пытается сложить из них какую-то картину.

Эти снимки были уникальны. Все реже я стала испытывать отвращение к себе. На смену пришло удивление. Некоторые фотографии были такие красивые и живые, что я едва себя узнавала. Но все же это была я. Похоже, он вытряхивал из меня старую больную душу и взращивал на ее месте новую по своему замыслу, которого никогда мне не открывал.

Кай никогда не говорил, чего ждет от меня, почему мои откровения так ценны. Но в нем было что-то от кукловода, дергая за множество нитей, он вдыхал в куклу часть собственной жизни.

* * *

Когда Кай уходил, я принималась бродить по квартире. Без него у меня было очень мало занятий. От скуки хотелось даже готовить, хотя я и не умела. Но еды нормальной у него тоже не было. Он кормил меня полуфабрикатами, которыми питался сам. Правда, он был достаточно щедр, чтобы каждый вечер приносить мне свежие фрукты и сладости.

За окном изо дня в день ничего не менялось. Иногда я открывала створки пошире и часами смотрела на канал и редких людей. Я не знала этого района Амстердама. Были ли мы вообще в городе?

Однажды я заметила, что в дом зашла арабская семья с детьми, обвешанная продуктовыми пакетами. Значит, мы жили в этой развалюхе не одни. Странно, что соседей почти не было слышно.

В те моменты, когда Кай отсутствовал, я скучала по нему. Но ему я никогда не сказала бы об этом.

В один из таких дней я снова взялась перебирать вещи в шкафу — просто так, от нечего делать, — и внезапно мое внимание привлекла папка, которой я не замечала раньше. Ее втиснули в самый дальний угол, куда почти не доходил свет, потому что шкаф был довольно глубокий. Сгорая от любопытства, я извлекла ее на свет, заодно вытряхнув на пол половину его мрачных маек.

Содержимое меня сначала разочаровало. Там были рекламные проспекты, скидочные купоны и пригласительные различных выставок. Нигде, правда, не значилась его фамилия.

Кай мог бы и сам выставляться, как мне казалось. Ему вообще не чуждо все это… искусство, несмотря на то что с виду он — типичный европейский гопник. Но он продолжал работать черт знает кем, черт знает где… О его жизни за этими стенами мне ничего не было известно.

Неожиданно из вороха скидочных купонов выпало фото. Это была обычная фотография десять на пятнадцать, на матовой бумаге, в приглушенных пастельных тонах. На ней застыла женщина лет около тридцати с небольшим. Брюнетка, что примечательно. Волосы собраны в небрежный узел. Бордовая помада. Красивая осанка. Она стояла у окна в уже знакомой мне комнате, слегка повернувшись лицом к камере. На губах застыла таинственная улыбка, около глаз собрались еле заметные морщинки. Одета в красивую блузку, а на шее сомкнулось дизайнерское колье.

Судя по стилю и общей атмосфере, фото сделал Кай. В его снимках ощущалось его незримое присутствие по другую сторону образа. И этот особенный фокус, в котором человек предстает, как пришпиленная бабочка, и переливается чем-то гибельно-прекрасным и болезненным.