Сквозь объектив

— Смерть? Ты думаешь, в моем возрасте люди что-то знают об этом?

— Да, я размышлял над этим, — заявил он. — У тебя кто-нибудь умирал из близких?

— Нет, слава богу. Пока никто.

— Тогда мы будем говорить об их будущей смерти.

— Это жестоко.

— Ты знаешь, что я жестокий.

Щелчок.

— Я не хочу об этом думать.

Щелчок.

— Марина, все об этом думают. Украдкой, исподтишка… Ты видела смерть? Не близких людей, а вообще?

Я повернула голову к окну. Воспоминания так сразу не шли.

— У нашей соседки как-то умер муж… Мне было, наверное, лет десять… Тогда мы еще жили в старом доме, знаешь, у вас, может, тоже есть панельные многоэтажки, где омерзительная слышимость…

— Это неважно, продолжай.

— И… — Я нахмурилась, припоминая: — Помню, что возвращалась из школы, а во дворе торчала целая толпа соседок, которые собирались на его похороны… Я послушала их немного и пошла в дом. Сейчас смерть — просто далекий, но неотвратимый призрак чего-то ужасного. Тогда это вообще был просто звук. В моем мире смерти не существовало…

Я замолкла, Кай замер тоже. Мы опять синхронизировались друг с другом. Фотосессии стали для обоих безымянным ритуалом. Он знал его назначение. Я — нет. Но в который раз я ощутила важность происходящего. Важность для нас обоих.

— И вот я захожу в подъезд, а там стоит здоровый красный гроб с крестом. Вернее, крышка от него. Ее муж был крупным, как медведь. И в полутьме я вижу эту крышку от гроба у стены. Она была словно дверь в мир мертвых. Тогда я ощутила привкус… какой-то другой стороны. Это было мое первое знакомство со смертью.

Щелк. Щелк. Щелк. Я тревожно глядела на Кая. Он смотрел на меня серьезно и мрачно. Эта тема почти мгновенно пропитала тяжестью воздух в комнате.

— Год спустя умерла моя канарейка. Она была очень старая. — Я грустно улыбнулась. — Последние дни она почти не двигалась. Сидела в углу клетки и дрожала. А потом окаменела. Я много плакала. Казалось, я дала слишком мало любви этому маленькому существу. От чего-то не уберегла… У нее была объективно ужасная жизнь. Она провела ее в одиночестве и заточении, и я решила, что птиц в клетках больше никогда заводить не буду.

Воспоминание об этом эпизоде из детства, как ни странно, все еще причиняло живую боль. Я задумчиво ковыряла ноготь, забыв про камеру. В голове стали беспорядочно крутиться обрывки другой сцены…

— Ах да… Меня пытались утопить. В бассейне. Я стала туда ходить, потому что хотела научиться плавать к лету — мы планировали поехать в Грецию. Ты представляешь, мне было одиннадцать, но я не умела плавать. Совсем. И дико боялась открытой воды. Все, что больше меня самой, внушает страх. Но цель была поставлена, и худо-бедно я начала к ней двигаться. Вообще у меня была надувная акула, и я всегда плавала с ней. Но в моем возрасте это выглядело уже… нелепо. — Я даже хихикнула под нос, на миг отвлекшись. — Вначале со мной индивидуально занимался тренер, когда бассейн был пуст. И я освоилась, перестала бояться двигаться в воде… Потом он предложил позаниматься в группе. Ему показалось, что мне будет полезно поплавать с другими, повеселиться… Он явно многого обо мне не знал, раз предложил такое. Я не очень умела решать в том возрасте, чего хочу, и согласилась. Короче, меня засунули в группу из десяти орущих ребят, которые знали друг друга давно и плавали лучше меня. Я постоянно от них отставала, но они не особо мной интересовались. Пока тренер не отошел. Тогда один из мальчиков, заметивший мою неуверенность, начал давить на мою голову, сидя на краю бассейна. И я пошла ко дну, причем скорее от страха, чем из-за отсутствия навыков. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, что ничто не мешало мне уплыть. Но он давил и давил, точно велел мне опускаться вниз. Я не помню, когда начала захлебываться. Меня вытащила какая-то девушка, плавающая по взрослой дорожке. Я помню, как она кричала на мальчишку, а тот просто ухмылялся. Я до сих пор недоумеваю — он что, правда хотел меня убить? Зачем? Или просто не понимал? Ему ведь уже было лет двенадцать.

Кай перешел поближе, двигаясь почти бесшумно. Сегодня он ловил на камеру эфемерную модель по имени Смерть. Он хотел увидеть ее в моем лице. Я должна была стать проводником и открыть ему дверь на тот свет.

Но я не знала настоящей смерти. Пока нет. Поэтому чувствовала, что разговор не тянет на откровение. Рассказывать ведь было нечего.

Скорее, выходил какой-то анализ. Попытка понять, как близко мы к этой грани, за которой начинается ничто.