Сквозь объектив

— Однажды утром я вошел в его комнату и увидел, что он застрелился. В голове зияла дыра от пули, стена за ним была покрыта кровью, а на полу валялся пистолет. Понятия не имею, откуда он его достал. Он весь целиком состоял из вопросов, так и оставшихся без ответа. Этот поступок впервые приоткрыл дверь в реальный мир моего отца. Когда читаешь о таких вещах в новостях, то ужасаешься слегка на автомате. Это безжизненная сводка о людях, которых ты не знаешь, — и здесь обнаруживаются границы сострадания и шока. Но когда это происходит с тем, кого ты знаешь, когда это происходит где-то рядом с тобой (я зашел туда, чуть опоздав), то чувствуешь себя причастным. Это и есть главное воспоминание о моем детстве и моей семье. С матерью мы не видимся, она переехала в Зандворт, решив, что ей нужно море. Хотя иногда звонит. Я лаконичен, Марина. Но ни слова вранья.

Я отвела камеру в сторону, сумрачно разглядывая его. От Кая словно во все стороны расходились тени. Ну и воспоминание я из него вытянула!

Захотелось пить, и я взяла себе пиво на кухне. Кай отстраненно наблюдал за мной, даже не делая попытки освободиться. Ему пиво я и не предложила.

— Помнишь, ты как-то сказала мне, что думала раньше о самоубийстве как о двери с надписью «Выход»? Что когда невмоготу, ты бежишь в нее от всего творящегося абсурда? — нарушил он тишину. — Именно так и он сделал. Открыл дверь и свалил, ни с кем не объяснившись. Единственное, в чем отец виноват перед нами, — то, что он заставил в первую очередь меня быть причастным к своей смерти. Все остальные обвинения я с него уже давно снял.

В голове мелькали образы его жуткого детства. Чтобы немного их разогнать, я закурила, продолжая разглядывать Кая. Странно было видеть его связанным. Странно было вообще его видеть. Как будто и не было этого года между нами.

— Продолжим. Ты одним махом убил сразу две темы. Семья и смерть. Мне кажется, это покалечило тебя.

Кай слегка сощурился, вглядываясь в меня с непонятным выражением.

— Как и любого человека на моем месте. Хотя еще с детства нас постепенно, исподволь, приучают к мысли, что все умирает. Нам показывают это на примере завядших цветов, мертвых птиц, что лежат на дорогах, высохших жучков между стеклами окон… Маленькие и большие следы смерти, которая проходит по этой земле, а за ней что-то безвозвратно исчезает. Затем ты уже сам учишь себя, приобретая умение терять и отпускать. Можно обыграть всех конкурентов, стать первым, самым лучшим, можно не проиграть ни одной земной битвы, но есть враг, перед которым бессильны все. Хотя враг ли это? Постепенно ты начинаешь даже упорядочивать потери, делить их на типы, категории, присваивать им меру. Бывают потерянные ключи, прогоревшие деньги, однажды исчезают друзья и родители. Так — от простого к сложному — ты постигаешь конечность всего, что у тебя есть.

На солнце набежали тучи, и комната в один момент погасла. Мы молчали, но пауза была полна нового смысла. Иногда получается вести разговор в тишине.

— И… каково это? Рассказывать о себе? — зачем-то спросила я.

— Это несложно. И поверь… хоть это тебя, вероятно, разочарует, — он взял знакомый до боли вкрадчивый тон, — но когда ты развяжешь меня и уйдешь, я не буду себя чувствовать, как ты тогда. И я не поменяюсь. Или чего ты ждешь? Что я буду кататься тут по полу в слезах раскаяния…

Я на миг представила, как это выглядело бы, и мне стало немного смешно. Но Кай не понял моей улыбки, судя по выражению его лица. Недоуменно нахмурившись, он добавил:

— Я не нуждаюсь в этом рассказе. Не забывай, пусть я сейчас и беспомощен, но эта короткая исповедь — скорее моя галантность по отношению к тебе, чем адская мука.

Мне хотелось съехидничать насчет его джентльменских повадок, но так мы ушли бы от главного. Поэтому вслух я сказала другое:

— Я понимаю это. Но никогда не знаешь, чем все закончится. Я хочу теперь знать все о ней. Твоя роскошная брюнетка. Тебе нравились женщины в возрасте?

— Какой возраст, — весело хмыкнул он. — Она была старше меня всего-то на пять лет. Учитывая, что мне было на момент нашей встречи двадцать три, вряд ли ее можно обвинить в педофилии.

— Как ее звали?

Кадр за кадром. Кай вживался в меня, было непривычно забирать кого-то по кускам. Но я чувствовала, что сквозь объектив его речь становится сильнее и детали проступают не в словах, а в мимике. Мимолетные движения, углубления, подрагивание мышц. Это тоже рассказ, который можно только показать.

— Ее звали Лара.

— Ты сказал, что она ушла и никогда не вернется.

— Так и вышло. Она — редактор одного известного журнала об архитектуре и интерьере. Ей предложили неприличные деньги, если она возглавит иностранную версию журнала. Лара собрала вещи и уехала.

— Выходит, она променяла тебя… на деньги?

Было даже забавно озвучивать этот вывод.