Сквозь огонь

– Место на кладбище без проблем дали, там, типа, гражданское право и все дела, а с попом засада, – рассказывал Круглов по дороге.

Он был немного пьян, или так казалось из-за его блуждающих глаз.

– А без отпевания никак? Сейчас две тысячи восемнадцатый.

– Ну, мать очень просит. Она вообще, знаешь, что отмочила? Говорит, отдайте мне Верочку, чтобы омыть тело. Тело! Да я сказал, чтобы клали сразу в гроб и заколачивали. Там… там… кости одни остались. Но она вцепилась в меня, говорит, привезите ее хоть на ночь домой.

Круглов замолчал. От чудовищных подробностей у меня зашевелились волосы на голове.

– И что, привезли?

– Да, сегодня утром. Завтра уже хоронить.

Я отвернулась к окну, чтобы успокоиться. Тем временем мы подкатили к церквушке на окраине города. Круглов притормозил у деревянного забора. Через калитку мы вошли во двор. Перед белой церковью с синими куполами выкопали пруд, и она отражалась в воде, как в зеркале. Справа от храма стоял домик батюшки. Сам он рубил дрова у сарая. Мы пошли к нему, и священник, заметив нас, с размаху воткнул топор в колоду, обтер руки. Но потом узнал Круглова и грузно зашагал нам навстречу, хмурясь и развязывая на ходу передник.

– Зачем опять притащился? – закричал он издалека.

Я оторопела от такого приветствия. Впрочем, все тут же прояснилось.

– Я тебе сколько раз сказал – нет? Хватит ездить!

– Отец Михаил, завтра…

– Ну чего ты пристал? Не могу я самоубийцу отпевать, не могу! – С каждым слогом батюшка хлопал себя по груди.

Он снял передник через голову и отшвырнул его на поленницу. Передник не долетел, упал в метре от нее.

– Вот подружка ее, вместе с детства были, в один день родились, – врал Круглов, взяв меня под локоть.

Я вырвалась, с трудом удержавшись, чтоб не двинуть ему.

– Я тебе еще раз говорю…

– Ну отец Михаил…

Покрасневший от злости батюшка вошел в церковь, Круглов – за ним. Я разозлилась на Витьку так, что заскрипела зубами. Вдобавок болели натертые за ночь ноги, поэтому я не могла развернуться и уйти: пешком до дома не добралась бы.

Из дома вышла женщина в длинной юбке и с уложенной в пучок на затылке косой. Увидев меня, она остановилась и приветливо улыбнулась. Из церковки до нас донеслась перебранка: Круглов настаивал, отец Михаил упирался.

– Вы по поводу Храмцовой? – спросила матушка.

– Да, – ответила я. – Отпеть хотим.

Матушка перекрестилась.

– Может, и согласится. Нехорошо девочку-то так…

Она предложила мне войти в дом, но я отказалась и попросила воды. Она вынесла остывший чай в граненом стакане. На дне плавало несколько чаинок. Я присела на чурбан и слушала, как пререкаются внутри.

Так. О чем рассказывали ребята? Ах да, темный угол в детском саду.

Главная героиня (тридцать пять; хорошо зарабатывает, судя по квартире; одинокая) часто наблюдает в окно за площадкой детского сада, когда детей выводят на прогулку. Зима, темнеет рано. По периметру ограды светят фонари. И вот однажды героиня замечает, что один из фонарей, в самом дальнем углу, не работает. Его не заменяют. И героиня понимает, что время от времени в темный угол забегают дети, и она ни разу не видела, чтобы они оттуда возвращались. И детей на площадке с каждым днем становится все меньше.

Чтобы убедиться, что ей не показалось, она ставит камеру и убеждается, что один ребенок зашел в темный угол и не вернулся. Она идет в сад, но там на нее реагируют как на сумасшедшую. Звонит в полицию, там советуют смотреть поменьше ужастиков.

Отчаявшись, она следующим же вечером, дождавшись закрытия сада, перелезает через забор и входит в темный угол. Там героиню ждет нечто – ее персональный страх.

Пометка: возможно, персональное чудовище – это ее воспиталка в саду. С тарелкой манной каши с комками. В моем поколении много травмированных детсадом.

Какая пошлость, черт возьми, черт возьми, черт возьми…

Перебранка становилась все тише. Вскоре из церкви вышел довольный Круглов.