Сквозь огонь

Первая машина была в воде уже по кабину. Поток поворачивал ее влево, увлекал за собой. Она нехотя разворачивалась – задние колеса еще стояли на асфальте, но река победила. Легкая серебристая машинка наклонилась вправо, оторвалась от асфальта и, подхваченная потоком, медленно поплыла вниз по течению. От ее покорности, от того, как спокойно все произошло, я застыла и затряслась от ужаса, а потом побежала за ушедшими вперед отцом и Рафой. Ветер ударил в лицо, перехватило дыхание. Чтобы переждать порыв, я присела, закрыв голову руками. Тем временем они перевалили верхнюю часть сопки и скрылись по ту сторону. Я в последний раз посмотрела на серебристую машинку. Она зацепилась за что-то, вероятно за веревочную переправу, и теперь поток медленно разворачивал ее обратно. Машина набирала воды и скоро должна была утонуть.

Перевалив за вершину, я почти сразу наткнулась на отца и Рафаиля. Они стояли перед лежавшим на боку небольшим грузовым фургоном. Он перекрывал собой всю узкую двухполосную дорогу, по обеим сторонам которой тянулись глубокие канавы. Одна машина попыталась объехать фургон, но забуксовала из-за камней или скользкой травы. Ее бросили с распахнутыми дверями, и за ней тянулись два жирных коричнево-зеленых следа – земля вперемешку с травой.

Мы стали обходить упавший грузовичок по канаве. Под высокой травой хлюпало. Кабина водителя была целой – видимо, выбрался через окно.

– Что с водителем? – прокричала я отцу.

Он обернулся через плечо:

– Ничего дураку не сделается. Локоть ободрал.

То и дело останавливаясь, чтобы переждать порывы ветра, мы спускались с сопки. Навстречу нам на склоне поднималась тайга. Она поднималась от высокотравья, за ним стояли кусты орешника, из-за которого выглядывал боярышник. А за ними тянулись кедры и ели.

– Стойте! А если деревом накроет? – спросил Рафа.

– Не накроет, – заверил его отец. – Не такое выдерживали.

В непроходимую, казалось бы, чащу вела тропинка, начинавшаяся от кустов.

– Грибники протоптали, – объяснил отец.

Спускаться по траве было тяжело, я то и дело оскальзывалась. На входе в лес ветер как следует ударил меня в спину, прощаясь. Тайга сразу сомкнула над нами ветви, и стало темно. Вглубь вела довольно утоптанная тропинка, и через какое-то время мы остановились перед ручьем, в который стекались более мелкие ручейки с двух сопок.

– Давайте обратно повыше, – велел отец.

Мы стали подниматься обратно. В лесу было тихо, хотя верхушки деревьев мотала из стороны в сторону невидимая сила. На нас сверху падали редкие капли.

– Может, хватит уже? – спросила я. – Куда мы идем?

Отец, словно не услышав, свернул в чащу. Мы с Рафой пошли следом и оказались на небольшой полянке, окруженной четырьмя елями. Ветви их были высоко над землей, хотя обычно стелились низко: в детстве я любила подлезть под них и спрятаться. На этом пятачке, на который сверху светил квадратик неба, мы и начали ставить палатку. Она разложилась, словно гигантская гусеница. Тамбур, два отделения внутри. Отец называл их «комнаты».

Я забралась внутрь первой, почему-то ожидая, что там перестанет противно знобить. Не перестало. В палатке было тише, но не теплее.

– Может, в той машине, на обочине, оставили ключи? – спросила я, выглядывая наружу.

– Нет, – ответил отец. Он накидывал на палатку что-то вроде тонкого дождевика. – Ключи с собой увезли.

Потеряв надежду погреться, я вернулась в палатку и села на пол в одном из отсеков. Джинсы прилипли к коже, противно мокрые, кофта на спине обдала холодом. Захотелось есть и, как ни странно, пить, хотя от одной мысли о воде меня тошнило. Я вышла из палатки и сказала отцу:

– Пойду за дровами, замерзла.

Рафа пристраивал старую отцовскую железную кружку под низко висевшими листьями куста. С них, капля по капле, падала со звоном вода.

Я прошла мимо и углубилась в лес. Он мгновенно поглотил все звуки – и шорох накидки, пристроенной отцом на палатке, и голос Рафы, который о чем-то спрашивал.

Я набрела на кучу валежника, вытащила две длинные корявые ветки, обхватила и поволокла за собой. Бросила обе ветки перед отцом и отправилась обратно, к сухой куче. Отец уже устраивал костер: ломал дрова ногами и складывал на безопасном расстоянии от палатки. Из леса вынырнул Рафа, кинул отцу охапку валежника, спросил:

– Близко к деревьям. Не полыхнет?

– А черт его знает, – задумчиво ответил отец. – Согреться-то надо.

Он разжигал огонь: составлял конусом дрова потолще, ломал тонкие веточки для растопки. Чиркнул спичкой, поднес ее к щепкам, низко наклонился, подул. Костер задымил, но огонь не разгорелся. Отец чиркнул второй спичкой. У него были свои, но я достала каску, в которой, кроме коробка, был еще небольшой кусок газеты. Протянула бумажку отцу. Он взял, осторожно скомкал, подложил в костер, и он разгорелся, и горел горячо и ровно, и падающие сверху редкие капли дождя не мешали ему.

Я села близко, сунула руки чуть не в самый огонь. Дрожь не проходила, добавилась еще противная резь в глазах, в горле царапало. Я подкинула веток в костер, и он разгорелся, огромный, жаркий.