Сквозь огонь

– Пожалуйста, не умирай, – прошептала я, и горячие слезы снова заструились по моему лицу. Они смешивались с дождевой водой, капали на землю. – Не хватало еще, чтобы твой призрак таскался за мной.

– Не хватало еще тебя, – громко повторила я, подняла глаза и отшатнулась.

Напротив сидела Вера.

– Спроси у него, – сказала она.

– У кого? – переспросила я.

Вера протянула руку и дотронулась до меня. Пальцы были ледяные.

– Он все расскажет.

– Доча, прости, – вдруг всхлипнул отец.

– Ох, ну что ты, папа, перестань, – ответила я.

Вера уже исчезла.

– Если б я знал, что все так обернется.

Я медленно повернулась к нему. Он плакал и вытирал слезы, но я все-таки на мгновение заглянула в него и увидела красные, полыхающие огнем волосы Веры. Не веря себе, я подползла к отцу.

– Если б я знал, что она вправду собирается… – Он закрыл лицо руками.

Я придвинулась ближе, оторвала от его лица грубые ладони, посмотрела в глаза и прочитала отца.

Полыхающий горизонт. Электричество отключили, но света от пожара, взявшего город в кольцо, достаточно, чтобы видеть. Пахнет гарью, горящим деревом. Крыша малосемейки. Разгоряченное тело. Вера – рядом, тоже горячая и отстраненная. Вот она встает, одевается. Потом смотрит на пожар – в одну, в другую сторону. Ветер поднимает и перебирает ее тяжелые волосы.

Вера подходит к краю крыши, наклоняется.

– Наверное, недолго лететь, – говорит она.

Волосы падают, касаются парапета, Вера выпрямляется, перехватывает их, закручивает в узел, но они тут же раскручиваются и остаются лежать на спине – спутанные, красивые.

Потом она бегает по крыше с раскинутыми руками, смеется.

– Если прыгнуть, все закончится.

Вера говорит сама с собой. Она не видит, кто рядом, ей все равно. Кружится, раскинув руки, подняв лицо к небу. У меня перехватывает дыхание. И я слышу собственный стон. Или это стонет раскаленный воздух видения.

Вот Вера держит в руках большие железные ножницы – непонятно, откуда они взялись. Она приподнимает прядь у лица, щелкает ножницами. Волосы падают, ветер тут же подхватывает их и несет по крыше. Вера отстригает последнюю прядь у шеи, швыряет ножницы, ощупывает голову и смеется:

– Теперь – легко!

Отец не понимает, что происходит, спрашивает:

– Ты, эт… Чего творишь?

Вера убегает от него дальше по крыше, снова кружится, раскинув руки, и смеется.

Отец вырывается из моих рук, отползает, но сейчас я сильнее. И я снова заставляю смотреть мне в глаза. Второй эпизод в отрыве от первого. Они ссорятся, я пропустила из-за чего, да и не все ли равно.

Вера на парапете. Она ругается отвратительно, грязно. Отец в бешенстве, пытается схватить ее, но она вырывается.

– Не трогай! Сашке расскажу, – кричит она.

– Не думай. Убью, – оскаливается он.

Смотреть на это невозможно, и я снова отпускаю отца, опрокидываюсь назад, отползаю подальше от его глаз и горящего в них ада.

– Доча…

Отец пытается взять меня за плечи, но я отшатываюсь, как Вера в его воспоминании.

– Папа, ты? И ты тоже? Как же так?

– Я… я… я… не знаю. Она… она…

Я утыкаюсь головой в колени, сжав зубы.

– Это ты ее столкнул.

Отец плачет. По крайней мере, он плачет, раскаивается.

– Она бы сказала тебе. Я только… подтолкнул в спину. Как будто она сама. Но она схватилась.

Он поднимает голову, и я против воли опять проваливаюсь в него.

Вера балансирует на парапете, держится за отца, второй рукой размахивает над дымной пустотой. Но он толкает ее, и ногти Веры чертят четыре глубокие царапины от его локтя до запястья. Она падает и исчезает в темноте. И я здесь, в отцовских воспоминаниях, чувствую ее ужас и боль от удара об асфальт.

Я долго лежала на мокрой земле. Отец сидел рядом, молчал. Ждал, что я скажу и сделаю. Тяжело задышал Рафа. Я подошла к нему, и он сразу затих. Не умер. Я пожелала ему потерять сознание, чтобы не чувствовать боли.

Вера. Отец. Крыша. Вывернутые ноги на асфальте. Пустая ячейка в морге.

– Это… ты? Ты украл ее из морга?

Отец отвернулся. Я подошла к нему и тряхнула за плечи. От этого у него с головы скатилось несколько ручейков воды. Отец пытался отцепиться от меня, отталкивал. Я не могла больше читать его, ждала, пока он сам скажет. Он не сказал – кивнул.

– О боже, папа, зачем?

– Узнали бы, что это я был с ней на крыше. Я не знал, что делать… Она же меня поцарапала.

– Какой ужас! Зачем творить такую дичь? Никто не стал бы смотреть, что там у нее под ногтями. Сразу списали на самоубийство! Если бы ты оставил ее в покое… Ее бы просто похоронили, а мы успокоились.

Он умоляюще смотрел на меня. И я опять не успела закрыться от видения: штыковая лопата шлепает, приминая земляной холмик. Закрыла глаза и сидела, раскачиваясь, пока отец не зашевелился.

– Как ты забрал ее из морга?

– Да что там забирать. Санитар даже не проснулся.

– Это был ты? Зимой.

– Што? Какой зимой?

Я поймала взгляд отца. Он не обманывал. Он ничего не знал о зиме.

– А почему сразу не спрятал ее? Зачем оставил до утра?

– Там шарился кто-то во дворе, я боялся, что увидят.

Все как говорила детектив. Простая бытовуха, пошлая и банальная.

– Ясно. Теперь все ясно.