Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура

Эти слезы не сближают героев, а еще больше разобщают их. Отметим, что финал процитированного фрагмента объясняет, почему рассказ так странно называется, и вместе с тем неброско указывает на определяющую роль мотива слез в тексте. Дефис здесь заменяет слезный всхлип: но–всхлип–га.

Однако максимальное отчуждение между отцом и сыном оказывается прелюдией к максимальному их сближению в финале и тоже через слезы. Сначала отец проявляет физическую силу («Отец внес его по лестнице» (42)), а затем сын перестает стыдиться отца в себе, он не столько понимает, сколько ощущает, что жестокая сила мальчиков – это не его, а слабость и даже истеричность отца – его. Поэтому рассказ завершается не только слезами отца и сына, но и дополнительным сентиментальным жестом сына, который, не стесняясь присутствия постороннего человека (врача), прижимает к щеке отцовскую руку. А Зайцев-старший и здесь не изменяет себе. Он, как по-настоящему слабый человек, вмешивает в ситуацию более сильную, но постороннюю инстанцию – все того же врача: «– Доктор… – сказал отец. – Что же это, доктор?..»

И уже неважно, что сын в финале откровенно врет отцу, да еще подкрепляет вранье сакральным для детской советской литературы словосочетанием «честное слово» (вспомним одноименный рассказ Леонида Пантелеева): «Уроки я приготовил. Честное слово, папа…». Никаких уроков Зайцев-младший приготовить не мог – некогда было, вместо этого он гулял с мальчиками. Просто герой запоздало вспомнил наказ матери из начала рассказа:

Сегодня папин день рождения, и мама сказала: «Как придешь из школы, сразу садись за уроки, потом приберись и все сделай очень хорошо до того, как папа вернется с работы. Это будет лучший подарок» (30).

Так вот, это искреннее желание мальчика сделать подарок отцу оказывается куда важнее пресловутой правды, как и понимание того, что он, подобно отцу, слаб: познание себя оказывается важнее и «победнее» и силы, и почти обязательного для советской литературы желания героя исправиться и из слабого стать сильным.

Таким образом, слезы в рассказе Андрея Битова «Но-га» выполняют обе свои важнейшие для мировой литературы функции. Это и слезы разъединения, и слезы объединения, и слезы горя, и слезы очищения, ведущего к радости.

«Во сне ты горько плакал» (1977) Ю. Казакова

Среди многих загадок программного рассказа Юрия Казакова едва ли не самая важная это загадка заглавная, она же финальная: отчего «горько плакал» «во сне» мальчик Алеша, которому, как мы узнаём из последнего предложения рассказа, было полтора года (367)?938

Эта вполне конкретная загадка ранее в тексте формулируется как загадка сознания и подсознания не только сына рассказчика Алеши, но и всех детей на земле.

Ты улыбнулся загадочно. Господи, чего бы я не отдал, чтобы только узнать, чему ты улыбаешься столь неопределенно наедине с собой или слушая меня! Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта? (360)

Таким вопросом главный взрослый герой рассказа (очень близкий автору) задается, глядя на Алешу. Затем в воспоминаниях рассказчика возникает образ спящего Алеши в еще более раннем, младенческом возрасте, и вопрос о тайне его сознания и подсознания повторяется:

Что значила твоя улыбка? Видел ли ты сны? Но какие же сны ты мог видеть, что могло тебе сниться, что мог ты знать, где бродили твои мысли и были ли они у тебя тогда? Но не только улыбка – лицо твое приобрело выражение возвышенного, вещего знания, какие-то облачка пробегали по нему, каждое мгновение оно становилось иным, но общая гармония его не угасала, не изменялась. Никогда во время бодрствования, – плакал ли ты или смеялся или смотрел молча на разноцветные погремушки, повешенные над твоей кроваткой, – не было у тебя такого выражения, какое поразило меня, когда ты спал, а я, затаив дыхание, думал, что же с тобой происходит (360–361).