Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура

А потом Казаков с горечью констатирует, что «самое великое время, то время, когда рождается человек, закрывается от нас некоей пеленой» забвения (365). И это нас превращает сожаление о невозможности узнать, почему плакал и улыбался Алеша, в сетование о стертой детской памяти каждого человека.

Куда же это все канет, по какому странному закону отсечется, покроется мглой небытия, куда исчезнет это самое счастливое ослепительное время начала жизни, время нежнейшего младенчества? (365).

В блокноте 1963 года (то есть за четыре года до рождения сына писателя, которого назвали Алексеем) Казаков набросал замысел будущего рассказа и указал на один из способов, с помощью которых взрослый человек может попытаться проникнуть в сознание маленького ребенка: «Написать рассказ о мальчике, 1,5 года. Я и он. Я в нем. Я думаю о том, как он думает. Он в моей комнате. 30 лет назад я был такой же. Те же вещи»939.

Герой рассказа «Во сне ты горько плакал» тоже пробует этот способ – перевоплотиться в маленького ребенка, вспомнив о собственном детстве:

Глядя сверху на мелькающие твои ножки, на нежную шейку с серебристой косичкой, на пушистый хохолок на макушке, я постарался и себя вообразить маленьким, и сразу же воспоминания обступили меня (357).

Однако герой тут же признается, что этот способ не работает: «но какое бы раннее детство мне ни вспомнилось, всюду я был старше тебя» (357).

Между тем у внимательного читателя рассказа Казакова есть все исходные данные для того, что предложить правдоподобный ответ на вопрос: отчего Алеша горько плакал во сне?

Для этого читателю нужно обратить внимание на еще одну загадку рассказа: зачем в текст введен фабульно абсолютно «лишний» персонаж, друг рассказчика, самоубийца Митя?940

С описания встречи Мити с героем, отправляющимся с сыном на прогулку, рассказ открывается. Поговорив, Митя и рассказчик расстаются, и рассказчик вместе с Алешей привычным маршрутом обходит окрестности Абрамцева. Затем отец и сын возвращаются домой, герой укладывает Алешу спать, а спустя «более часу» (366), не просыпаясь, мальчик принимается горько плакать:

Слезы твои текли так обильно что подушка быстро намокала. Ты всхлипывал горько, с отчаянной безнадежностью. Совсем не так ты плакал, когда ушибался или капризничал. Тогда ты просто ревел. А теперь – будто оплакивал что-то навсегда ушедшее. Ты задыхался от рыданий, и голос твой изменился! (366)

Эпизод с самоубийством Мити, которое произошло уже в ту пору, когда Алеше «исполнилось пять лет» (353), вставлен в рассказ Казакова вслед за начальной сценой разговора героя с Митей и перед сценами его прогулки с сыном Алешей по окрестностям Абрамцева. Рассказчик пробует реконструировать подробности этой трагедии и понять, по какой причине она произошла, причем, как и в случае с Алешей, пытается отождествить с Митей себя самогó. Однако, как и в случае с тайной плача ребенка, тайна смерти взрослого человека остается для его друга неразрешимой:

До сих пор душа моя прилетает в тот дом, в ту ночь, к нему, силится слиться с ним, следит за каждым его движением, тщится угадать его мысли – и не может, отступает… (354).

Но то, что не удается взрослому человеку, получается у полуторагодовалого мальчика. Поглощенный во время разговора взрослых своими детскими занятиями, Алеша тем не менее знает о страшном конце Мити, точнее говоря, знание приходит к сыну рассказчика во время дневного сна. Еще раз процитируем тот фрагмент рассказа Казакова, где говорится о выражении «возвышенного, вещего знания», которое приобретало лицо младенца Алеши, когда он спал.

Смерть Мити, которая случится лишь спустя четыре с половиной года, Алеша и оплакивает в финале казаковского рассказа. Можно сказать, что загадка и отгадка горького плача Алеши выстраивается здесь по образцу того знаменитого стихотворения Александра Блока, о котором в момент написания рассказа Казаков, разумеется, мог и не помнить: