Сквозь слезы. Русская эмоциональная культура

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, – плакал ребенок
О том, что никто не придет назад941.

Не отвлекаясь на разговор о сложном стихотворении Блока, отметим только, что в его финале принявший таинство Причастия младенец обладает тем самым трагическим «вещим знанием», которого лишены окружающие его взрослые.

Отмечу в заключение, что взрослого Митю и полуторагодовалого Алешу в рассказе Казакова мистически связывают друг с другом два мотива.

Это, во-первых, мотив плача: Митя плачет в тексте рассказа трижды, один раз – на глазах читателя и два раза – гипотетически: «Я пошел его провожать. Он вдруг заплакал, отворачиваясь» (353); «О чем вспоминал он и вспоминал ли в свои последние минуты? Или только готовился? Плакал ли?..» (355); «Да! Но сразу ли сел и снял башмак? Или всю ночь простоял, прижавшись лбом к стеклу, и стекло запотевало от слёз?» (355).

Во-вторых, двух героев объединяет мотив поедания яблок942. О времяпрепровождении Мити в вечер перед самоубийством говорится так:

Что делал он в эти последние свои часы? Прежде всего переоделся, по привычке аккуратно повесил в шкаф свой городской костюм. Потом принес дров, чтобы протопить печь. Ел яблоки. Не думаю, что роковое решение одолело его сразу – какой же самоубийца ест яблоки и готовится топить печь! (354–355)

Алеша во время прогулки с отцом тоже ест яблоко, а рассказчик ненавязчиво акцентирует на этом внимание читателя:

…мы с тобой взяли большое яблоко и отправились в поход, который предвкушали еще с утра. <…> Я вспомнил о яблоке, достал его из кармана, до блеска вытер о траву и дал тебе. Ты взял обеими руками и сразу откусил, и след от укуса был подобен беличьему. <…> Ты доедал яблоко, но мысли твои, я видел, были далеко (356, 363, 364).

В свете проделанного мною анализа текста, наверное, не будет большой натяжкой предположить, что эти вполне конкретные яблоки из садов Абрамцева могут быть спроецированы на библейские яблоки с Древа Познания.

Ярослава Захарова ПРИГОВ: СЛЕЗЫ ЗЛА

Роль бессонницы в истории от Калигулы до Гитлера.

Эта неспособность забыться – причина она или следствие жестокости?

Тиран, и в этом его суть, не смыкает глаз.

Эмиль Чоран. Записные книжки 1957–1972

943

По воспоминаниям очевидцев, Дмитрий Пригов не отличался сентиментальностью, но, как это ни парадоксально, в его творчестве много слез. Внимательный зритель найдет целые россыпи слезных образов среди его графических, прозаических и поэтических опытов: кровавые слезы монстров и парящих в метафизическом воздухе истории глаз, отсылки к слезам русской литературы, потоки искупительных слез, готовых поглотить весь мир и вагон московского метро, даже причудливые экфрасисы воображаемых картин. Иногда слезы сочетаются с уменьшительно-ласкательными суффиксами и превращаются в слезы умиления и «влагу божественного», а порой становятся предвестием потусторонней силы, всемирного потопа. В своей статье я хотела бы обозначить особенности художественной выразительности слез в контексте литературного и поведенческого проекта Дмитрия Пригова.