Сквозь страх

Да еще, как назло, заметно опаздывала, не спешила приходить весна. Первые сосульки на деревенских соломенных крышах она развесила лишь на исходе марта. А проталины на полях и лесных опушках появились только в разгар апреля. Потом красавица весна выказала людям свой другой каприз: вешние воды слила в быстрые, певучие ручьи, образуя подчас бурные потоки, и в день-два согнала живительную влагу с полей и лугов. И крестьяне опасались, как бы не вышло худое: могло не хватить этой самой влаги для гречихи и яровых, которыми засевали испокон веков большую часть, пахотного чернозема. Таким образом, беспокойства, переживания людей о будущем черным клубком переплелись с сегодняшней нуждой.

В семье Измайловых к этому добавились еще переживания за Шамиля — его призывали в Красную Армию. Очень уж кручинилась мать: что будет с сыном, как долго ему служить? Отец успокаивал ее как мог: «Ничего, мать, ничего. Послужит — и вернется. Возмужает, житейской мудрости наберется. Каждый мужчина должен пройти через это. Так уж испокон веков заведено. В этой новой армии ему будет легче, ведь там все такие же, как он. Это не то что мне пришлось служить при царских офицерах-мордохватах или моему деду, который сложил голову на Шипке, который не раз жаловался, что даже перед боем офицеры потчевали их зуботычинами. Сейчас порядки будут совсем другие. Чего уж говорить, если вон наш сосед Ибрагим — голь перекатная, стал ротным командиром. Это ж, мать, в армии о-го-го какая величина для рядового. Вот так-то. Значит, и другие ротные да взводные такие же, как он. Стало быть, теперь наше время, простого люда, настало. Это ж подумать только! — Максум-абый — отец Шамиля, поднимал при этом вверх палец. — Командиры в регулярной армии — бывшие бедняки. Это ж какие-нибудь лет двадцать назад и присниться такое нашему брату не могло. Вот так-то. А ты, мать, вздумала плакать».

Отец повторял эту мысль каждый раз, но только разными словами, как только мать принималась в очередной раз плакать. Мать соглашалась, молча кивая, но вскоре слезы опять появлялись на ее изможденном лице.

В двадцатых числах апреля девятьсот восемнадцатого года Измайлов оказался на сборном призывном пункте, который размещался в бывшей Чистопольской школе прапорщиков. И в сознании пронеслась мысль: «Чудно как-то, меня обвиняли в убийстве человека, который был здесь совсем недавно хозяином, командовал военной школой, всем этим хозяйством».

Команда новобранцев, собранная из окрестных деревень уезда, в которой был и Измайлов, пробыла в Чистополе всего два дня, и накануне первомайского праздника ее отправили в Казань. И уже там, после бани и стрижки, новобранцев переодевали в военное обмундирование. Именно в это время с Измайловым вышел конфуз: из кармана его старых залатанных брюк выпал небольшой пистолет. Командир взвода удивленно глянул на молодого красноармейца.

— Это что еще такое? Чей? Ваш? — Он поднял с пола и подбросил пистолет на большой ладони.

— М-мой… — несколько растерявшись, подтвердил Шамиль.

— Откуда?

— …Подарили…

— Хороши подарочки, — недобро усмехнулся комвзвода. — На день рождения, что ли?

— Нет… по случаю…

— Кто вам подарил? Ну?..

— Комиссар Соловьев…

— Соловьев? Это тот, что в Чистополе до недавнего времени работал?

— А где он сейчас? — обеспокоился Измайлов. — Что-нибудь с ним случилось?

Командир взвода испытующе посмотрел на молодого красноармейца, дескать, правду ли он тут говорит, и произнес:

— С ним ничего… Все в порядке… Кстати, он теперь работает, кажется, здесь, в Казани.

Измайлов облегченно вздохнул:

— Значит, жив-здоров Василий Николаевич?

Командир ничего не ответил, положил пистолет к себе в карман и вышел.

После ужина Измайлова вызвал к себе командир батальона Рахимкулов. Его проводил туда дежурный по батальону. Комбат располагался в торце здания, занимая помещение бывшей ротной каптерки. Из узкой, длинной, как траншея, комнаты то и дело выходили командиры рот и взводов. Пока ждали, когда освободится комбат, Измайлов испытал нервное напряжение, неприятно холодившее живот. И он не очень-то вникал в наставления сопровождавшего его дежурного о том, как по-воински полагается появляться перед строгими очами начальства.

Через несколько минут Шамиль уже стоял навытяжку перед комбатом — молодым, лет тридцати пяти, мужчиной с льняными шелковистыми волосами, какие часто бывают на головах больших кукол. Его серьезные глаза, казалось, застыли от напряжения, с которым он всматривался в лицо подчиненного. Потом он жестом указал на табурет с облупившейся зеленой краской, стоявшей впритык к однотумбовому старенькому столу.

— Смотрел ваши бумаги, — без вступления начал Рахимкулов, — вы подходите для школы красных командиров. Хочу вас рекомендовать туда на учебу. Как?

Нервный груз разом спал, и Шамиль по-граждански пожал плечами, пролепетав:

— Не знаю, товарищ командир. Как скажете.

— Мы здесь приказываем, а не говорим и не увещеваем. Я просто хочу услышать ваше собственное желание. Ведь вы, надеюсь, можете его выразить внятно. Образование-то позволяет.