Сквозь тьму

“И теперь они вернулись домой после своих мук”, - сказал Ватсюнас на языке, который, как он думал, был валмиеранским. Так и было, по моде: на валмиерском, как на нем могли говорить столетия назад, когда он оставался гораздо ближе к классическому каунианскому, чем в наши дни. Ни стоматолог, ни его жена не знали ни одного современного языка, когда прибыли сюда. Теперь они могли объясняться, но никто никогда не поверил бы, что валмиранский был их родным языком.

Меркела встала и отряхнула колени брюк. “Я собираюсь зайти взглянуть на тушеное мясо”, - сказала она. “Я убил ту курицу - ты знаешь, кого я имею в виду, Скарну, ту, которая приносила нам не больше яйца в неделю”.

“Да, этому лучше умереть”, - сказал Скарну. Меркела и раньше делала такие расчеты. Теперь они приобрели новую актуальность. Если бы она ошибалась слишком часто, люди остались бы голодными. На ферме было меньше права на ошибку, чем до прихода беглецов.

Тушеная курица, хлеб для подливки, эль. Крестьянская еда, Скарнут Подумал. Именно так он назвал бы это, оттенок насмешки в его голосе, там, в Приекуле. Он не ошибся бы, но насмешка была бы. Это было вкусно и наполнило его желудок. Чего еще мог желать мужчина после этого? Ничего такого, о чем Скарну мог бы подумать.

Ватсюнас сказал: “Я предпочитал пить вино за ужином, но” - он сделал глоток из своей кружки с элем, - ”так долго обходясь без вина и закусок, я не горю желанием разыгрывать неблагодарного отбраковщика сейчас”.

Просто слушая его, Скарну улыбался. Его речь улучшалась неделя за неделей; в конце концов, как надеялся Скарну, он будет звучать почти так же, как все остальные. Между тем, он был уроком того, как вальмиерский язык стал таким, каким он стал сегодня.

Сделав еще один большой глоток, Ватсюнас поставил чашу пустой. Он сказал: “Чего я жажду, так это отомстить мерзким негодяям-койстрилам, огненноволосым варварам Альгарве, которые так использовали меня”. Он перевел взгляд с Рауну тоМеркелы на Скарну. “Можно ли это сделать, не отказываясь по глупости от жизни, которой ты заново одарил меня, приняв мою леди и меня?”

Пернаваи сказала очень тихо: “Я бы тоже отомстила им”. Она была так бледна, что казалась почти бескровной. Скарну задавался вопросом, что с ней сделали люди Мезенцио. Затем он задался вопросом, знал ли Ватсюнас обо всем, что рыжеволосый сделал с ней. Это был вопрос, на который он сомневался, что найдет ответ.

Он не совсем знал, что сказать сбежавшим каунианцам из Фортвега, которые не знали, что он был одним из тех, кто разгромил караван, перевозивший их. Осторожно он сказал: “Вся Валмиера взывает к мести альгарвейцам”.

“Нет!” Пернаваи и Ватсюнас заговорили вместе. Ее золотые волосы разметались вокруг головы, когда она тряхнула ими. Ватсюнас был лысым, но каким-то образом умудрялся выглядеть так, словно все равно ощетинился. Он сказал: “Ты говорил правду, почему бы стране не кипеть от раздоров? Почему так много здесь людей так рады передать красным волкам своих сородичей с далекого Запада?”

“Почему, если то, что мы слышим, правда, так много здесь людей отдают себя завоевателям телом и душой?” Добавил Пернаваи.

Ее слова были горьки, как полынь, для Скарну, который вспомнил, что в газете сообщалось о его сестре с тем альгарвейским полковником. Как этот сукин сын называл себя? Лурканио, это было оно. Однажды, подумал Скарну, мне придется посчитаться с Крастой, Но это было бы правдой только в том случае, если бы Лурканио не разговаривал с ним. Тем временем--

Тем временем Меркела заговорила, пока он все еще обдумывал собственное смущение: “У нас есть предатели, да. Когда придет время, мы воздадим им по заслугам”. Она гордо вздернула подбородок, провела ногтем большого пальца по горлу и издала ужасный булькающий звук. “Некоторые уже заразились”.

“В соте?” Ватсюнас выдохнул, и Меркела кивнула. Дантист с Фортвега спросил: “Тогда знаете ли вы, от чьих рук лежат мертвыми эти вероломные негодяи, о которых вы говорите?" Я бы с радостью присоединился к ним, чтобы начать воздаяние за то, что никогда не может быть воздано”.

“И я”. Пернаваи говорила меньше, чем ее муж, но звучала не менее решительно.

Прежде чем Скарну или Меркела смогли ответить, Рауну сказал: “Даже если бы мы что-нибудь знали об этом, нам пришлось бы быть осторожными и не говорить очень многого.То, чего люди не знают, никто не может выжать из них ”.

“Думаешь, ты, что мы предадим...?” Сердито начал Ватсюнас, но замолчал, когда жена коснулась его руки. Они говорили взад и вперед на быстром классическом каунианском, для них родном языке. Как обычно, Скарну мог разобрать слова, но редко предложения: стоило ему схватить одну фразу, как мимо него проскальзывали еще две. Примерно через полминуты Ватсюнас вернулся к своей усеянной архаизмами версии Валмиерана: “Я убежден, что у вас есть основания. Я прошу у вас прощения за свою предыдущую поспешную речь ”.

“Не беспокойся об этом”. Скарну говорил так, как мог бы в свое время - как офицер, прощающий солдата за какой-нибудь незначительный проступок.