Сквозь время

Стоит отметить, что Селестину всегда воспитывали по высшему классу, в ее крови изначально поблескивала голубой отлив. Легкие ноты аристократки в ее семье проявлялись подобно старому первому слою краски, проявляющемуся из-под новых свежеиспеченных сверху художником, которому вдруг взбрело в голову спустя пару лет возобновить внешний вид картины.

– Что это у тебя? Книги? – налетел на нее Адам, стоило Селестине только войти в дом. Она заметила, как на пороге топтался неряшливый и мерзкий мальчишка, лучший друг двоюродного братца.

– Да, именно, Адам, книги, представь себе! – и гордо задрав нос она прошмыгнула к себе в комнату.

– Но ведь ты только вчера купила первую часть Гарри Поттера… Зачем тебе еще четыре?

– Не твое дело! Я, в отличие от тебя, читаю быстро, – и Селестина захлопнула дверь.

На пороге показалась Габриэль Мэдисон.

– Адам, пойдешь с нами на море или с другом?

– С ним, – он указал на забытого всеми мальчика, – между прочим, Селестина тоже не идет.

– Это еще почему? Что это за фокусы? – брови Габриэль поползли вверх.

– Она читает Гарри Поттера, и не думаю, что будет ходить на море, пока не дочитает его до конца.

Габриэль была приятно удивлена, ведь Селестина впервые тонула в какой-нибудь книге, но ей одновременно было и грустно, ведь они приехали на остров во имя отдыха, соленой воды и чаек. Еще какое-то время она уговаривала дочку сходить с ней и отцом на море, но та категорично отказывалась. Селеста даже не желала перекусить, она упорно читала до того предела ночи, когда на небе зажигаются самые тусклые звездочки. Наконец «Тайная комната» была отложена в сторонку, а ведь это только второй день пребывания здесь: хорошее начало. «Гарри Поттер» – это была первая осознанная желанная книга Селестины, которую она выбрала сама, купила на собственные накопленные деньги. Более того, гены матери неплохо дали о себе знать, ведь та всегда писала стихи и перечитывала собственную библиотеку с трех лет, и чем больше Селестина съедала строчки, тем больше ей хотелось писать свои собственные. Так она начала вести дневник, а затем и писать маленькие рассказы и даже бросала на бумагу маленькие стишки.

Одна из ее первых записей была посвящена ночи, окутавшей неподалеку от Палермо деревню, в которую они со всеми родственниками и друзьями родителей выехали на барбекю:

«Начинало смеркаться. Алекс, друг Серафино, как обычно, был с какой-то новой молоденькой девушкой, но ему это не мешало кокетничать с остальными, и даже со мной, как мне показалось. Да, он нравится мне, ему лет тридцать, он высокий и интересный. Правда, вела я с ним почему-то очень грубо, на что мама ответила, что у меня переходный возраст. Но мне было все равно них, я лишь хотела, чтобы он замолчал и оставил свои вопросы при себе. Почему? Да хотя бы потому, что впервые в жизни в ту ясную ночь я увидела собственными глазами Млечный путь. Это было также прекрасно, как и светящийся в сумерках голубовато-синий планктон, переливающийся в волнах, изящно просачивающийся между пальцами рук. Как можно думать о своих проблемах, когда есть они, звезды? Что бы ни произошло в моей жизни, в кромешной тьме, когда каждый сомкнет свои глаза, дабы увидеть простой сон, я должна поднять к небу глаза и увидеть их. Они стоят того, чтобы продолжать идти дальше. И почему, чем темнее ночь, тем ярче звезды? А интересуются ли эти высокие огни нами так же, как и мы ими? Но что, если звезды на небе – это зеркальные отражения людей со всей Вселенной? Что за чушь я несу? Да мы просто жалки, в сравнении с ними!»

Селестина еще долго не могла прийти в себя от увиденного, ее эмоции зашкаливали от того дня еще пару лет, а через какое-то время она перестала воспринимать то волшебство реальностью, и приняла его за сон или то мгновение детства, которое ни за что нельзя вернуть обратно. Увидит ли она эту ночную столь редкую магию снова? На этот вопрос знал ответ только один человек, тот, который едва это не воссоздал. Всему свое время и место. Да, этот человек – я.

Глава II Хвост звезды

Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота – не обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски

Эммануэль Арсан