Сквозняк из прошлого

Сидя на солнечной террасе «Cafe du Glacier»^[27], пониже «Горного приюта Дракониты», потягивая ром и не без самодовольства созерцая лыжные склоны (что за волшебный вид после всей этой жижи и свалявшихся трав!), он пребывал в приятном возбуждении, вызванном смесью крепкого спиртного с альпийским воздухом. Глядя на глазурь верхних трасс, синие следы подъемов «елочкой» внизу, многоцветные фигурки, очерченные кистью случая на сияющей белизне, словно рукой фламандского мастера, Хью сказал себе, что из этого могла бы выйти восхитительная книжная жакетка для «Кристи и других девчонок» – автобиографии великого лыжника (полностью переписанной и дополненной множеством редакторских рук), типоскрипт которой он недавно правил, подвергая сомнению, как он теперь вспомнил, написание таких терминов, как «годили» и «ведельн»^[28] (снять курс.?). Было забавно смотреть поверх третьей рюмки на цветных человечков, скользящих мимо, теряющих то лыжу, то палку, или победоносно кружащих в облачке серебристой пудры. Хью Пёрсон, перешедший теперь на кирш, задавался вопросом, сможет ли он заставить себя последовать ее совету («такой славный, большой, вальяжно-спортивного вида янки – и не умеет кататься на лыжах!») и превратиться в того или в этого молодчика, который, элегантно полуприсев, несется прямиком вниз, или же он навеки обречен снова и снова повторять паузу грузного новичка, растянувшегося на спине в безнадежном, добродушном покое.

Ему никогда не удавалось различить своими ослепленными и слезящимися глазами силуэт Арманды среди других лыжников. Однажды, впрочем, он был уверен, что поймал ее, парящую и мелькающую, в красной куртке, с непокрытой головой, необыкновенно грациозную, там, там, а теперь там, прыжком одолевающую бугор, головокружительно скользящую вниз все ближе и ближе, входящую в поворот – и внезапно становящуюся незнакомкой в защитных очках.

Чуть погодя она появилась с другой стороны террасы, в блестящем зеленом нейлоне, с лыжами в руках, но все еще в своих чудовищных ботинках. Он провел довольно времени в швейцарских магазинах за изучением лыжной экипировки, чтобы узнать, что обувную кожу заменил пластик, а шнурки – жесткие зажимы.

«Ты выглядишь как первая девушка на Луне», сказал он, указывая на ее ботинки, и если бы они не были такими тесными, она бы пошевелила внутри пальцами ног, как делают женщины, когда их туфли обсуждают в лестных выражениях (гримаска на лице перенимается улыбающимися пальчиками).

«Слушайте, – сказала она, оглядывая свои “Секси-Мондштейны” (их невероятное торговое название), – я оставлю лыжи здесь, переобуюсь и вернусь в Витт с вами a deux. Я поссорилась с Жаком, и он ушел со своими дорогими дружками. Все кончено, слава Богу».

Сидя с ним лицом к лицу в гондоле небесной дороги, она изложила сравнительно пристойную версию того, что ей предстояло рассказать ему чуть позже в отвратительно ярких деталях. Жак потребовал ее присутствия на онанистических сессиях, которые он проводил с близнецами Блейками в их шале. Однажды он уже заставил Джека показать ей свой инструмент, но она топнула ногой и призвала обоих вести себя прилично. Теперь Жак предъявил ей ультиматум – либо она присоединяется к ним в их мерзких забавах, либо они больше не любовники. Она готова быть ультрасовременной, как социально, так и сексуально, но это было оскорбительно, вульгарно и старо, как Греция.

Гондола вечно продолжала бы скользить в синей дымке, достаточно райской, если бы крепкий малый не задержал ее прежде, чем она повернула, чтобы вернуться в небо навсегда. Они вышли. На станции, где машинерия выполняла свою скромную и бесконечную работу, была весна. Арманда с чопорным «прошу извинить» на мгновение отлучилась. Снаружи среди одуванчиков паслись коровы, а из buvette^[29] напротив доносилась радиомузыка.

В робком волнении ранней влюбленности Хью спрашивал себя, осмелится ли он поцеловать ее во время вероятной паузы на извилистой тропе их нисходящего пути? Да, он попробует, как только они дойдут до пояса рододендронов, где они могли бы остановиться, она – чтобы снять куртку, он – чтобы вытряхнуть камешек из правого ботинка. Рододендроны и можжевельник сменились ольхой, и голос знакомого отчаяния стал убеждать его отложить на другой раз камешек и «поцелуй бабочки». Они вошли в еловый лес, когда она остановилась, огляделась и сказала (столь же обыденно, как если бы предлагала пособирать грибов или малины):

«А теперь займемся любовью. Я знаю хорошее мшистое местечко сразу за теми деревьями, где нас никто не потревожит, если ты сделаешь это скоренько».