Сквозняк из прошлого

Его тема – всего лишь потустороннее проникновение в запутанный клубок случайных судеб. Среди рецензентов нашлось несколько внимательных читателей, превосходно написавших о книге. Однако ни они, ни, разумеется, обычные критикашки не разглядели структурного узла этой истории. Могу ли я объяснить его простую и элегантную суть?

Вы-то определенно можете.

Позвольте мне привести строки из первой страницы, которые озадачили мудрых и ввели в заблуждение глупых: «Когда мы фокусируем внимание на материальном объекте <…> самый акт концентрации способен нас невольно погрузить в его историю». По ходу книги приводится несколько примеров таких прорывов сквозь «натянутую плеву» настоящего. Раскрывается собственная история карандаша. Раскрывается еще, в более поздней главе, прошлое убогой комнаты, где, вместо того, чтобы сосредоточиться на Пёрсоне и проститутке, призрачный наблюдатель переносится в середину прошлого века и видит русского путешественника, второстепенного Достоевского, ночевавшего в этой комнате между швейцарским казино и Италией.

Другой критик отметил…

Да, я подхожу к этому. Рецензенты моей небольшой книги впали в беззаботное заблуждение, предположив, что видеть вещи насквозь – профессиональная функция романиста. На самом деле такого рода обобщение не только представляет собой унылую банальность, но и фактически неверно. В отличие от таинственного наблюдателя или наблюдателей в «Сквозняке из прошлого», романист, как и все смертные, чувствует себя более комфортно на поверхности настоящего, чем в иле прошлого.

Так кто же этот наблюдатель; кто эти выделенные курсивом «мы» в четырнадцатой строке романа; кто, ради всего святого, этот «я» в его самой первой строчке?

Решение, мой друг, настолько очевидно, что почти неловко его сообщать. Однако вот оно. Побочной, но забавно-деятельной фигурой моего романа является г-н R., американский писатель немецкого происхождения. Его письменный английский точнее разговорного. Беседуя с кем-нибудь, R. имеет удручающее обыкновение вставлять кстати и некстати машинальное «знаешь» немецкого эмигранта, и, что еще хуже, он использует ни к селу ни к городу, искажает или дополняет самые избитые американские клише. Хороший пример – его навязчивое, хотя и вполне благонамеренное предостережение в последней строке моей последней главы: «Тише, сынок, едешь – дальше, знаешь ли, будешь».

Некоторые рецензенты усмотрели в г-не R. портрет или пародию на г-на N.

Верно. Их привело к этому заключению простое верхоглядство, основанное, я полагаю, на том, что оба – писатели, оба – натурализованные граждане США и оба живут или жили в Швейцарии. К началу «Сквозняка» г-н R. уже мертв, а его последнее письмо помещено в «репозиторий» в конторе его издателя (смотри мою двадцать первую главу). Здравствующий писатель не только несравнимо более талантливый художник, чем г-н R., но последний в своих «Траляциях» на самом деле прыскает ядом зависти в адрес Адама фон Либрикова (Adam von Librikov), приводящего в бешенство своей улыбкой (девятнадцатая глава), – анаграмматический псевдоним, который может расшифровать любой ребенок. На пороге моего романа Хью Пёрсона встречает дух или духи – возможно, его покойный отец или покойная жена; более вероятно – покойный мосье Крониг, бывший управляющий отелем «Аскот»; а еще вероятнее – призрак мистера R. Это обещает триллер: чей дух продолжит вторгаться в сюжет? Одна вещь, во всяком случае, вполне прозрачна и несомненна. Как уже сообщалось в этом истолковании, в последней строке книги только что умершего Хью приветствует не кто иной, как развоплощенный, но все еще довольно гротескный мистер R.

Понимаю. А чем вы заняты теперь, барон Либриков? Новым романом? Мемуарами? Натягиваньем носов болванам?^[72]

Почти готовы два тома рассказов и сборник эссе, и новый чудный роман уже переступил своей ножкой порог моей двери^[73]. Что же касается натягивания носов болванам, то я этим не занимаюсь. Мои книги, все мои книги, предназначены не болванам, не кретинам, которые считают, что мне нравятся длинные латинизмы, не свихнувшимся ученым, отыскивающим сексуальные или религиозные аллегории в моих сочинениях, – нет, мои книги адресованы Адаму фон Л., моей семье, нескольким проницательным друзьям и всем родственным мне душам во всех уголках мира, от индивидуальной кабины в американской библиотеке до кошмарных глубин России^[74].

II

Из интервью Le Figaro litteraire

«Владимир Набоков, самый американский из русских авторов»

(13 января 1973 г.)^[75]

Ваш новый роман?