Сквозняк из прошлого

Читатель, малознакомый с Набоковым, не читавший его незаконченного русского романа «Solus Rex» (1940) и «спиритического» английского рассказа «Сестры Вейн» (1951), может счесть всю эту инфернальную параферналию поздней иронической интерпретацией популярного некогда в Англии и Америке жанра ghost story. Особенность же Набокова состоит в том, что, принимаясь в разные годы за «роман призрака», он всякий раз избирал наиболее трудный и по самой своей сути чуждый пародийности (заметной во многих других его вещах) метод изложения, добиваясь такого эффекта, о котором в свое время эмигрантский критик Георгий Адамович, Набокова не терпевший, с чудовищной проницательностью писал так:

Сирин все ближе и ближе подходит к теме действительно ужасной: к смерти… Без возмущения, протеста и содрогания, как у Толстого, без декоративно-сладостных безнадежных мечтаний, как у Тургенева в «Кларе Милич», а с непонятным и невероятным ощущением «рыбы в воде»… Тема смерти была темой многих великих и величайших поэтов, но были эти поэты великими только потому, что стремились к ее преодолению или хотя бы бились головой о стену, ища освобождения и выхода. Тут же перед нами расстилается мертвый мир, где холод и безразличие проникли уже так глубоко, что оживление едва ли возможно. Будто пейзаж на луне. И тот, кто нас туда приглашает, не только сохраняет полное спокойствие, но и расточает все чары своего необыкновенного дарования, чтобы переход совершился безболезненно[65].

2

Название романа, «Transparent Things» (буквально: прозрачные предметы, но также и явные, очевидные вещи), подразумевает прозрачность людских душ (по одному из значений слова «thing» – создание, живое существо), и на всем его протяжении всезрящий наблюдатель и рассказчик R. заглядывает, как в окна, в чужие судьбы, в прошлое и настоящее интересующих его людей. Тема романа, раскрытая Набоковым в нарочно составленном с разъяснительной целью «интервью», – «потустороннее проникновение в запутанный клубок случайных судеб»[66]. Повествование ведется post mortem из нескольких точек прошлого, лучи которых сходятся в условном настоящем – смерти героя, с которой начинается и которой кончается книга. Что многоопытный R. выбирает среди известных ему при жизни людей покойника-ученика или подмастерье, следует из первых же строк романа – обращения R. от первого лица (в первой главе повествование ведется от первого лица, затем – от третьего, время от времени прерываемое вмешательством этого автора-наблюдателя): «Вот персона, которая мне нужна. Салют, персона! – Не слышит». О том же идет речь и в финале книги, когда ведущий Пёрсона до самой его трагической смерти рассказчик вновь обращается к нему (и на этот раз Хью должен его услышать): «Easy, you know, does it, son». Этой фразой пребывающий в мире ином «мистер R.», как он именуется (или именует себя) в романе (его инициал, по замечанию Д.Б. Джонсона, представляет собой зеркальное русское «Я» – обращенное, следовательно, к «ты», зашифрованному в имени Хью – Hugh – you), встречает отлетающую душу Пёрсона (person’a – человека). Идиома «easy does it» разделяется разговорным «you know» (т. е., в новом свете метаморфозы героя, Hugh know), и вся фраза прочитывается так: «Тише, сынок, едешь – дальше, знаешь ли, будешь».

Слова мистера R. подготовлены предыдущим предложением, в котором тоже используется разделенная идиома («this is it» – началось, вот оно): «Последним ее [“сновидческой жизни”] видением была накалившаяся добела книга или коробка, ставшая совершенно прозрачной и полой. Вот, я полагаю, оно: [This is, I believe, it] не грубая боль физической смерти, а ни с чем не сравнимые муки таинственного ментального маневра, необходимого для перехода от одного состояния бытия к другому» (курсив Набокова). Засвидетельствовав смерть, R., подобно дантовскому Вергилию встречающий Хью в царстве мертвых, заботливо остерегает его от опасности поспешного или слишком резкого движения или высвобождения («чтобы переход совершился безболезненно»).