Слабо не влюбиться? (СИ)

Я уже всерьез раздумываю о том, как бы незаметно покинуть этот незадавшийся праздник, когда где-то, очевидно, в соседней комнате раздается звук бьющегося стекла. А следом доносится женский вопль.

Вздрагиваю и, вскинув глаза, тут же встречаюсь с не менее встревоженными взглядами других ребят. Я знаю, что мы думаем об одном и том же, и от этого еще страшнее.

Что там, черт возьми, творится?!

Трогаюсь с места и спешу в коридор. Без понятия, уместно ли будет мое вмешательство, но бездействовать дальше я не могу. Надо остановить Артёма, пока он не совершил того, о чем впоследствии будет жалеть. Я не думаю, что он поднимает на Диану руку или что-то вроде того, но… Сейчас лучше перебдеть, чем недобдеть.

Однако, едва я огибаю огромный диван, пересекающий комнату, как Соколов сам показывается в дверях. Разъяренный, разбитый, подавленный. С тяжело вздымающийся грудью и пугающе пустым взглядом.

Пробегаюсь по нему глазами и вдруг замечаю, что с руки у него капает кровь. Тягучие капли медленно и как бы нехотя срываются на пол, оставляя на нем маленькие красные пятна.

Через мгновенье за спиной парня показывается Диана. Она мертвенно бледная, но при этом кажется целой и невредимой. Шагнув к Артёму, девушка пытается ухватить его за здоровую руку, но он лишь презрительно отшатывается в сторону. Так, словно сама мысль о ее прикосновениях, ему противна.

Теперь нас с Соколовым разделяет лишь пара метров. Он смотрит на меня, а я — на него. И в точке пересечения наших взглядов после невидимого взрыва вновь рождается маленькая вселенная. Она нагревается, оживает и наполняется смыслом лишь для нас двоих.

— Что случилось? — спрашиваю я, но вместо голоса изо рта вырывается лишь слабый хрип.

Артём неопределенно дергает плечом. А потом небрежно проводит ребром пораненной ладони по джинсам, оставляя на них темный кровавый след, и еле слышно выдыхает:

— Бутылку разбил.

Зареванная Диана по-прежнему дышит ему в спину, но Соколов больше не замечает ее. Кажется, с недавних пор когда-то любимая девушка перестала для него существовать.

— Пошли отсюда, — читаю по его губам. — Прямо сейчас. Со мной.

Он шагает ко мне, протягивает руку, и я, ни секунды не раздумывая, вкладываю свою ладонь в его, большую и горячую. Пальцы Артёма смыкаются на моей коже, а в следующий миг он уже ведет меня в прихожую.

Натягиваем куртки, обуваемся и выходим на вечернюю прохладу. За все это время мы не обмолвились ни словом, но я и так знаю, что больше мы сюда не вернемся.

А еще знаю, что грядущая ночь будет принадлежать только нам.

Глава 49

— Надо бы рану обработать, — замечаю я, с тревогой поглядывая на Тёмкину рассеченную ладонь.

Кровь уже не течет, но порез все равно выглядит жутковато.

— Да забей, — отмахивается он. — Просто царапина.

Меня так и подмывает полюбопытствовать, как, разбивая бутылку, он поранил ладонь, но я сдерживаюсь. Понимаю, что Соколов сейчас не в настроении обсуждать подробности минувшего вечера.

Мы сидим в какой-то захолустной шашлычке, которая первой попалась нам на пути, и ждем свой заказ. Соколов откинулся на спинку простого обшарпанного диванчика и смотрит в окно. Вид у него потерянный и угрюмый. Суровая складка меж бровей так и не разглаживается.

— Ты на меня злишься? — вновь нарушаю затянувшееся молчание.

— М? — вскидывает на меня непонимающий взгляд. — Нет, конечно… За что?

— За то, что рассказала, — вздыхаю. — В древности гонцам, приносившим дурную весть, отрубали голову.

Соколов усмехается, и даже морщинка на лбу на какое-то время исчезает.

— Не бойся, Вась. Те времена уже давно прошли.

Снова повисает тишина. А мне все неймется. Я понимаю, у Темы сейчас нечто вроде траура… По прошлой жизни, по разрушенным отношениям. Но ведь мы с ним год не виделись! Неужели будем сидеть друг напротив друга и молчать?

— Ну а в армии как? — снова предпринимаю попытку его разговорить. Расскажи хоть по-человечески. Сложно было?

— Что именно? — уточняет без энтузиазма.

— Да вообще все. Жить по расписанию, — припоминаю, что он служил в ВДВ и добавляю, — с парашютом прыгать.

— Поначалу непросто было, — отзывается Артём. — Особенно подъем в шесть утра и отбой в десять вечера. Но через месяц привык. Как будто так всегда и жил.

— Ну а парашют? Это страшно, да?

— Нет, десантирование мне понравилось, — друг заметно оживляется. — В самолете уже нет ни паники, ни страха. Первый — пошел, второй — пошел… Это как четко работающий механизм, понимаешь? Каждое движение на автомате. Мы же тренировались перед этим долго.

— Обалдеть, — невольно ежусь.

Я вообще-то не трусиха, но парашют — это все же для самых отчаянных.

— Купол открывается — и ты зависаешь в воздухе, — продолжает вещать Соколов. — Полет длится минуты три, но за это время ты успеваешь прийти в себя и даже посмотреть по сторонам — не летит ли кто-то тебе наперерез, развернуть парашют по ветру.

— Эмоции, наверное, бешеные?

— Да, — кивает с улыбкой. — Ощущение такое, словно ты проходишь компьютерную игру, только адреналина в разы больше.