Слабое свечение неба

Бог бы с ним, с этим домом, да он крайний перед заросшими оврагами, дальше — припорошенными полями, за голой лесополосой чернеет дорога на запад. Где-то там сидит наблюдатель, он же по случаю корректировщик огня. Наверное, чуть поодаль и в сторону, в очередном перелеске лежат на импортных пенках противотанковые расчеты, чтоб, если вдруг двинется кто по дороге — бить во фланг. Ну, а гаубичная батарея, та, которая уже три недели лениво и методично долбит город, скорее всего уже за большим лесом, километров десять до нее. Георгий спрашивал комбата — почему думаешь, что Д–30? Стали бы бандеры рисковать неподвижной позицией, ждать, пока свалятся на головы с пасмурного неба «Грачи». Скорей уж ходят там гусеничные «Акации», либо шныряют юркие «Крабы» Войска Польского.

Как раз у обрушившегося первого подъезда на ржавых, в зеленой шелухе старой краски сушилках ветер мотает заиндевелую с ночи простыню и зеленое махровое полотенце. Белье не потемнело еще от ненастья, немного только припорошено кирпичной красной трухой. Мыза на стволе автомата поднимает над глиняной кучей свою вязаную грязную шапку, двигает ей туда-сюда, ждет шелестящей очереди или одинокого винтовочного «чирк», но кругом тишина.

— Следов нет, — шипит он, — А с вечера снег шел. Убежали га-г-ады. Давай назад, Жора. Подыхать неохота, перед наступлением-то…

— Погоди, — Георгий отполз пониже, стянул СВД со спины, аккуратно пристроил среди бетонной мешанины, выковыривал из-под куртки кургузый, почти расставшийся с воронением «Макаров», — В подвале люди, видишь, пар с окошка идет? Я сейчас вернусь назад и переползу от горелого автобуса, вдоль дома и к этому подъезду. Попробую в слуховое позвать. Через подъезд не зайти, перекрытия, боюсь, до конца обвалятся. Прикрывай, Колян. Проверю, и назад.

— Ты ду-у-урак, что ли?! Не-е-ее вздумай орать там. Кидай гранату в подвал, раз уж решил проверить. И сразу хо-о-оду отсюда, на хрен. Прилетит ведь, Жора. Либо бандеры набегут. Да куда ты, интеллигенция, тво-о-ою же мать!..

Говорят, Мыза стал заикаться год назад, после контузии и минометной железяки, разворотившей ему губы и лишившей зубов. Но Георгий не верил. Тем более, что сильно заикался Мыза только в минуты расстройства и только на гласные, а самого Кольку спросить было неудобно. Ранение-то понятно — дело военное, а причем тут заикание? Поди, это у него с детства. Обидится еще человек, кому какое дело?

За пять месяцев всхуднул Савельев изрядно. Еды, вроде бы и хватало, а порой кусок в горло не шел, да и суеты много. Страх, опять же, отожраться не дает. Зато быстро и ловко, опытным дворовым псом, даже не ломая хрусткий ледок ботинками, шмыгнул мимо горелых скелетов машин, опрокинутых мусорных баков и улыбчивого, уже осеннего трупа в бежевом чужом камуфляже, бухнулся расчетливо на мягкий газон коленями, прополз к разбитому подвальному окну. Оттуда лениво поднимается в морозный воздух кислый пар. Отопления тут давно нет, значит, дышат в стылой тьме люди. Сидят на корточках попавшие случаем под завал бандеровские разведчики, или караулит озверелый азовец с РПГ, или… да какая разница, кто именно?

Прав Мыза — кругляш РГН им в подарок, и всех делов. Вместо гранаты Георгий кидает в окошко комочек снега, тихонько свистит. Внутри вроде движение, и будто носом кто-то шмыгнул. А потом — писк, хныканье, сильнее, громче и снова стихает, зажатое чьей-то ладонью.

— Эй, бродяги! — шепчет Савельев рядом с окошком, — Есть живые? Отзовись. Считаю до трех, и лови яблочко!

— Дядька, мы тут, с мамкой, — поспешно затараторил кто-то из темноты, — Я Матвей, живу здесь. Сестренка еще. Не убивай, не надо!! Тутошние мы, мирные…

Савельев отвалился к стене, показал Мызе поднятый вверх большой палец, просемафорил ладонями, мол, дети, вроде. Недоверчивый Мыза свой автомат все равно с подвала не сводил, кивнул — понял, действуй.

— Вылазь, мелюзга! — шепотом скомандовал Георгий в темноту, — только медленно давай.

— Не могу, дядька, — со вздохом изнутри вылетело облачко пара, — Мамку не подниму. Она все время спит. Помочь надо…

Савельев на четвереньках пополз к окошку, получил куском глины по спине от возмущенного его идиотизмом Мызы, проклиная себя за глупость, нашарил под разбитым окном шершавую стену, ухнул на вытянутые руки в промозглый сырой подвал.

Тут его, конечно, сразу бы и вспороли от кадыка до уха, даже стрелять не надо, будь там враги. Но внутри оказался паренек лет десяти в синей драной куртке, заслонивший собой пугливое закопченное детское личико с подковкой плачущего маленького рта и неподвижно лежащую на гнилых досках женщину с закутанной кровавой простыней головой.

— Ну, привет! Как там тебя, Матвей, Мотька, значит?! Не бойся, идите сюда…

— Ты откуда будешь, дядька? — чуть слышно, недоверчиво проговорил паренек, отступая назад, двигая в темноту семенящую, затихшую девочку, — Мы тут просто живем. Мамка вот под завал попала и спит теперь. Уж второй день как. Не трогай нас, мы мирные…