Слабое звено (СИ)

— Если все пойдет по плану… — взяла Вильма график маневров со стеллажа и плюхнулась обратно в свое любимое кресло, — …восемь дней мы будем добираться до комбината, еще сутки на парковочные маневры, а там до Нервы еще несколько…

Она сама составляла этот график, но лишь сейчас начала по-настоящему вникать в числа на бумаге. Пока она читала абстрактные закорючки, на нее навалилась вся тяжесть последних трех лет, которые отрывали ее от цивилизации. Словно взаправду она ощутила запах типографской краски из свежих выпусков журналов, влажный жар сауны, зуд в носу от разыгравшейся аллергии на животных и вкус свежей рыбы, в которой масла и специй меньше, чем самой рыбы. От всего этого ее отделял десяток дней, который казался как километром воздушных масс, так и десятью сантиметрами железобетона. Каждый удар сердца вдруг начал отмерять оставшиеся секунды до конца экспедиции, и она поняла, ради чего она по-настоящему готова несмотря ни на что прожить эти десять дней.

Кофе.

Ее взгляд упал в пустой подстаканник, и у нее на душе стало не менее пусто. Круглое пятнышко на экране с каждой минутой росло все сильнее и все угрожающе, и Вильме не терпелось нырнуть в это пятнышко, потому что где-то за ним ее ждал кофе.

— Всем пристегнуться, — скомандовал Ленар в интерком, выжимая слова из сдавленной от напряжения глотки, и по мостику расползлись звуки возни, — Ирма, тебя это тоже касается.

«Пристегнуться» было таким же предшествующее неприятному событию действием, как и задержать дыхание перед нырком в холодную воду. Взвинченный до предела мозг начинал видеть причинно-следственные связи там, где их нет, и со страшной неохотой отдавал пальцам приказы, отобрав у них всю кровь, словно это как-то поможет отсрочить неизбежное. Мостик несколько раз клацнул смазкой и металлом, и с каждым отсеченным километром на Вильму надвигалось ощущение, что сейчас произойдет что-то плохое. Даже если бы у нее в этот момент от страха не онемел язык, она все равно не была в состоянии отвлекать себя непринужденной болтовней с коллегами, а могла лишь бояться и ждать, и неизвестно, какое из этих двух дел было тяжелее.

— Приготовьтесь, — отдал Ленар невыполнимую команду, и на главной приборной панели загорелся таймер, застывший на пяти секундах.

Отсчитывать эти пять секунд было абсолютно бесполезным занятием, но это могло хоть немного отвлечь от почти первобытного ужаса. Расчеты, проведенные на бумаге, уверяли, что все получится, но человек не был бы человеком, если бы доверял бумаге сильнее, чем своим животным инстинктам, и инстинкты кричали Вильме, что она должна бежать, но бежать было поздно еще три года назад. Бояться — это абсолютно нормально, уверяла она себя. Космос покоряет не тот, кто бесстрашен, а тот, кто умеет не поддаваться страху.

Мультисостав, наконец, достиг своей неизбежности, и таймер начал отсчет.

Пять.

По кораблю пронеслись стоны металла. Ремни безопасности поступили не слишком безопасно, когда едва не раздавили Вильме грудную клетку. Ощущение, как корабль меняет скорость, было редким явлением, поскольку система контроля массы не позволяла кораблю окрасить переборки собственным экипажем при слишком высоком ускорении, однако в этот раз корабль не смог полностью погасить внутреннюю инерцию. Такое бывает при столкновениях, которые, в отличие от маршевой тяги, не зависят от Марвина, не поддаются его контролю, не предупреждают его о моменте времени и силе удара, из-за чего система контроля массы срабатывает с небольшим опозданием. Это опоздание было болезненным, но все же экипаж остался на своих местах, а не пролетел сквозь собственные ремни навстречу красочной смерти.

Четыре.

Мостик утонул в сигнале тревоги. Опять. Еще одно напоминание, что Марвина не готовили к таким обстоятельствам. Он лишь машина, которую программировали на поддержку судна в рабочем режиме, и если он почувствовал, что корабль с чем-то столкнулся, он рассудил своей машинной логикой, что корабль выбился из рабочего режима, и настал момент напомнить экипажу, что он делает что-то не так, но его никто не слушал даже при всей невозможности не слушать орущую во всю глотку сирену, которую было слышно даже тазовыми костями. Никто и не думал программировать машину на эмоции, но то, что творилось в данный момент на мостике, всем без исключения хотелось назвать машинной паникой.

Три.

Альберт Эйнштейн даже вообразить не мог, насколько сильно он был прав. Скорость течения времени напрямую зависит от положения наблюдателя. Вильма, будучи наблюдателем, находилась в центре событий, где вой сирены играл с гулом вылизывающих корпус потоков раскаленного водорода в игру «кто первый пустит экипажу кровь из ушей», и секунды издевательски медленно тянулись сгущенным молоком. Капитанский перст уже тянулся к кнопке «заткнуть сирену», но либо он тянулся слишком медленно, либо Вильме не терпелось слишком быстро. Ее глаза слегка выглянули из орбит, пока она провожала обезумевшим взглядом робкое движение руки, а затем весь мостик расплылся в слезах, выдавившихся из-под ее век, и она продолжила счет уже в уме.

Два.