Сладкая опасность

На строчку, указывающую, что первая короткая пересадка у меня в Лос-Анджелесе, сердце отозвалось гулким ударом. Я буду совсем близко от Кая, а он об этом даже не узнает!

Вернувшись из Лондона, я рассказала отцу, что Кай, по словам двойняшек, перестал работать, — просто потому, что очень о нем беспокоилась. Отец угрюмо ответил, что к Каю пока нельзя, но пообещал дать мне знать, если что-то услышит. Лос-Анджелес, — объяснил он, — такое место, где постоянно рыщет множество шептунов, поэтому прежде чем меня туда посылать, нужно очень тщательно рассчитать время.

Попытки набраться терпения опротивели мне до тошноты. Время словно потешалось надо мной. А тут еще и праздники.

Мы пропускали Рождество — праздник, который я до сих пор ни разу не встречала отдельно от Патти. Страшно не хотелось ее бросать, особенно в нашей квартире, которая просто чудовищно выглядела без праздничных украшений. Мы не могли их себе позволить из боязни, что заметят шептуны.

В аэропорт меня отвозила Патти. Прямо перед выездом я потихоньку от нее положила ей на кровать подарок — цепочку с фигуркой ангела — и записку, где перечислила сто вещей, за которые ее люблю. Там были, конечно, и воспоминания о крохотных, подчас глупых случаях, и шутки, понятные ей одной, но я знала, что во время моего отсутствия она будет раз за разом всё это перечитывать.

Коп, как и в прошлый раз, встретился со мной в аэропорту Атланты. Пока мы летели в Лос-Анджелес, он был мрачнее обычного. Ничего удивительного — его вполне могли расстроить те ужасы, которые я наговорила в Лондоне ему и двойняшкам о себе и своем чувстве к Каю. Впрочем, я не возражала против молчания. И меня радовало, что больше не нужно скрывать правду.

Во время короткой пересадки все мои мысли были только о том, как близко я сейчас к Каидану. Коп то и дело украдкой на меня поглядывал, но я слишком глубоко задумалась, чтобы разговаривать.

Мыслимое ли дело — я отправляюсь на другую сторону планеты, а Каидан и понятия об этом не имеет! Так долго меня держали на скамье запасных, не выпуская на поле, а теперь выталкивают — но без него. Каждая встреча, каждая поездка все сильнее меня от него отдаляет.

Я не отрываясь глядела в иллюминатор, и мой безмолвный привет продолжал лететь над сухими холмами, пока самолет не начал долгий путь через океан.

Очутившись в Новой Зеландии, мы сразу же почувствовали разницу во времени. Мои внутренние часы полностью сбились; по счастью, энтузиазм по поводу поездки пересилил сонливость. Мы с Копом добрались до ресторана, который подсказал мой отец, сели за столик в углу и стали ждать. Вскоре подошел и он сам, громко лязгая своими огромными ботинками со стальными вставками — не знаю, как их пропускали металлодетекторы. Я поднялась и обняла его могучий торс.

— Хорошо долетели? — спросил он.

— Замечательно.

После короткого приветствия отец, не теряя времени, уселся с нами, и мы втроем склонились над желтым конвертом, который он успел положить на стол.

— Это сын Маммона, повелителя жадности. Имя — Флинн Фрэзер. Двадцать шесть лет.

Отец вытащил из конверта фотографию молодого человека с ярко-рыжими коротко остриженными волосами и чуть искривленным носом — я сразу же узнала охранника с того жуткого нью-йоркского форума. На снимке, сделанном, по-видимому, в спортзале, он стоял в компании еще каких-то парней рядом с боксерской грушей, в ярко-красных шортах и белой майке без рукавов, заразительно улыбаясь во весь свой широкий рот; один зуб выделялся особенной белизной. Все остальные парни были выше ростом, зато Флинн мог похвастаться крепким сложением и мощной мускулатурой.

— У него вставной зуб? — спросила я.

— Вполне вероятно, — ответил отец. — Он борец, действующий чемпион Австралии по смешанным боевым искусствам в полусреднем весе. Ни разу не проигрывал. Вы увидите его выступление, когда окажетесь на месте.

Я прикусила губу. Мысль о драке, пусть даже спортивной, заставляла меня нервничать.

— А полусредний вес — это сколько? — я через стол передала фотографию Копу.

— Около ста семидесяти фунтов[4]. Его грех проявляется довольно необычно. Отец, Маммон, помешан на золоте и драгоценностях, копит их, как сказочный дракон. Ну, а сын ко всему этому совершенно равнодушен, зато жаден до славы и почета. Для него важно одерживать победы — хоть на ринге, хоть над прекрасным полом.

— По-моему, я о нем слышал, — сказал Коп. — Не его ли заставили драться на потеху повелителям?

— Да, именно его. Вот как это случилось. Грех Флинна поднимает голову, только когда Флинн с кем-то состязается. Тогда им овладевает жадность, как будто победа — вещь, которую ему непременно надо получить. А Маммон обожает бокс и в четырнадцать лет отправил сына заниматься. Флинн быстро делал успехи, а его отец хвалился ими перед всеми повелителями. Когда Флинну было девятнадцать, Шакс, повелитель воровства, поспорил с Маммоном, что Флинн не сможет побить его сына Эрика, боксера из Атлантик-Сити. Эрику тогда был двадцать один год.

Отец помолчал и откинулся на стуле, скрестив руки на груди. Я почувствовала легкую тошноту.